Обкорзиненное. То бишь вынутое, отряхнувшееся и поднесенное к огоньку.

Вот подумал. А не покидаться ли нам своим, из того, што облюбовано поседевшими короедами? Червяки, впрочем, явление чересчур выдуманное. Тараканы, сладостные тараканы.
Изникуда.


Шарканиш. Человек. Утро в порту Рагрига.

…Над дымчатой кромкой моря поднималось солнце. Его первые яркие лучи смывали размытые отблески зари и, казалось, расцвечивали не только одинокий парус на горизонте, но и сам восточный ветер, ровным могучим дыханием наполнявший белоснежное полотнище. На украшенном разноцветными флагами пирсе звучала торжественная музыка и множество собравшихся людей приветственно кричали и махали руками навстречу неспешно приближающемуся кораблю…
Толстое гусиное перо смачно плюхнуло жирную точку на грязной бумажной салфетке. Их непосредственный владелец и пользователь в одном ухмыляющемся лице кое-как закрутил склянку с чернилами, закинул её вместе с поломанным неочищенным пером в мятую кожаную сумку и принялся старательно складывать норовивший вырваться на ветру клочок бумаги. Когда дело было сделано, и быстро отлетавший своё самолётик уже подплывал к месту своего вечного успокоения, неудавшийся (или всё же наоборот?) писатель, отбросив всякие позывы к лирике и скрестив временно ненужные руки на груди, не без отвращения огляделся вокруг.
Неприятно, что и говорить, вынужденно путешествовать на старом заплесневелом корыте наподобие когга. Ещё неприятнее, когда весь морской путь из Федиции в Рагриг приходится сидеть в полуразвалившейся плетёной корзине на самой верхушке единственной мачты этого дряхлого судёнышка, столь источенном червями всех мастей, что цену ему не повышало даже почти вековое существование.
Однако куда менее привлекательным казалось нашему непритязательному путешественнику оставаться в пределах города (расположившегося на острове, что в иных случаях тоже немаловажно), где за голову некоего «наёмного убийцы и шпиона» была предложена более чем солидная сумма, которая приносила гораздо больше обоснованного беспокойства, нежели столь же обоснованной гордости.

Вот и причал. Наконец-то твёрдая земля под ногами. На дощатых подмостках толпы народа, нескончаемая суета, причудливо смешиваются крики чаек и взбудораженных людей, - в  порту начался новый торговый день. По правде говоря, будь на то воля купцов, торговцев, лавочников и прочего простого люда, этот день не прекращался и не затихал бы ни на минуту полные сутки. Помехами для подобной бурной деятельности служили специальный указ местного барона (в наименьшей степени) и крепкие решётчатые ворота, перекрывающие скалистое ущелье, ведущее с побережья вглубь плотно застроенной зданиями долины, окружённой со всех сторон отрогами Румских гор. Ворота, исправно запирающиеся на ночь, теперь были открыты настежь, и добрая половина населения города с одной стороны, а также приезжие, рыбаки и завсегдатаи ночных портовых салунов с другой с истошными воплями азартно напирали друг на друга в бестолковой сумятице.
Шарканиш, знакомый с местным распорядком дня, покусывая высокий воротник линялого тряпичного плаща, лениво прохаживался вдоль торговых рядов в ожидании затишья. И, не особо отвлекаясь от созерцания утренних пейзажей, между делом занимался благородным и в некоторой мере виртуозным промыслом, людьми грубыми, незнающими и непонятливыми зачастую именуемым карманничеством. К тому времени, когда наш герой таки добрёл до конца рынка,  его руки успели послужить перевалочным пунктом для самого разного добра. Пара-тройка видавших виды носовых платков, вынутых из одних карманов и, после использования по назначению, небрежно засунутых в другие, двое ручных часов, настолько схожих между собой неблагородностью составных металлических частей, что оба отправились вариться в один и тот же котёл (с пахучей луковой похлёбкой) который вовсю булькал над костром перед дверью в безымянную корчму. Завершал перечень приобретений кошелёк с гремящей изнутри серебром полусотней гилей. Его, через пару секунд, не открывая и не задумываясь, обшарпанный франтик с неизменной кривой ухмылкой кинул в тарелочку с подаянием, стоящую перед зарёванной босоногой девчушкой, уныло крутящей ручку завывающей шарманки под злобным взглядом тут же расположившейся её пьяной мамаши. Из рукотворного ада под открытым небом под невообразимую какафонию звуков, достойную быть колыбельной Сатаны, подпрыгивающей расхлябанной походочкой на скалистое побережье, заваленное отбросами и гниющими водорослями, вышел нескладный арлекин Шарканиш, в ржавого цвета лохмотьях, смеясь над всем миром и... над самим собой.


Шарканиш. Человек. Рагригский дворец.

Баронский дворец в Рагриге имел одну интересную черту. Никто (в том числе и сам барон, и все его предшественники) за всю историю его существования (куда более длительную, чем можно предположить) не знал его истинных размеров. Более того, никто даже не пытался вообразить, где он, собственно, кончается. Начало, то есть фасад этого высокого, со стрельчатыми башенками и готическими фигурками по краю крыши строения был открыт для обзора  с южной стороны. Но затем, пройдясь по угловой галерее здания,  взгляд стороннего наблюдателя и с востока, и с запада упирался в монолитную стену мрачно нависающих над городом Румских гор. Серая громада давила на рассудок непривычных к такому соседству людей не только своими размерами. В конце концов двести-триста футов верхнего предела приморских отрогов скрадывались и казались несущественными по сравнению с голубеющими ещё дальше на северо-западе вершинами печально известных Румских пиков, самые низкие места которых достигали шести-семи тысяч футов (местные бюргеры добродушно называли их «небесными перевалами» и относились к скрывающимся за ними густым лесам как к чему-то, если и достижимому, то заведомо никому не нужному). Привыкали со временем приезжие и к другой особенности Города Мёртвых Шёпотов – полному отсутствию эффекта эхо. Скалы упорно отмалчивались сами и столь же категорично отказывались повторять за людьми их пустые и бестолковые речи, крики. Любой звук, имевший несчастье родиться внутри горного кольца, тут же умирал, безо всякой надежды на отклик. Но одно обстоятельство неизменно и без разбора угнетало и старожилов, и новых поселенцев. Это был страх. Дикий, животный ужас перед тем неведомым, что таилось в сердце гор и временами открывалось во всём своём мистическом великолепии, когда в глубоких, начатых задолго до прибытия на континент людей шахтах, при снятии нового слоя руды свет мощных электрических фонарей терялся в нерукотворных лабиринтах, а факелы, брошенные в мёртвые колодцы, пропадали глубоко внизу, пожранные наполнявшей последних тьмой.
Этот страх дремал в сердцах горожан днём, и восставал из небытия с каждым наступлением мрака, мучая и иссушая души незванных на этих берегах людей либо липкими кошмарами во сне, либо наяву - ночными шорохами и перестуками, исходящими из замерших на ночь глубоких рудоносных копей. Но с новым рассветом в сердцах людей просыпалась всепоглощающая жажда наживы и вытесняла все необъяснимые страхи из их рассудка. Ненадолго. До следующего заката.
Никто не знал, почему одному из первых людских правителей Рагрига пришло в голову обустроить себе личные апартаменты в подгорных коридорах, оставленных Ушедшими. Был ли это каприз избалованного аристократа или, напротив, смелый вызов гнетущему непознаваемому, неизвестно. Но сохранились предания о том, что общий предок большинства приморских властителей Норсе до конца не смирился со своим положением подверженного первобытному страху и после своей кончины, неся призрачную стражу своих прижизненных владений. Все его рагригские наследники были людьми исключительных мужества и смелости, что народная молва приписывала тесному общению со своим неуспокоившимся прародителем.
Во все эти мрачноватые, тянущие замогильным холодом сказания, не очень-то верилось в натопленном десятком открытых каминов Обеденном зале пресловутого дворца, где на помосте, покрытом эльфийскими коврами, за широким, уставленным блюдами столом, сидело трое бородатых мужчин в дорогих, увешанных кинжалами одеяниях, и молодая девушка в строгом чёрном платье, застёгнутом на все пуговицы и настолько затянутым, что из угла залы, где на одиноко стоящем кресле-качалке развалился гримасничающий молодой человек в оборванном плаще цвета жидкой грязи, эта надменная дама казалась больше похожей на неподвижную, мёртвую куклу. Впрочем, мнение этого наблюдателя её абсолютно не интересовало, о чём свидетельствовали подчёркнуто высокомерное выражение лица и презрительно опущенные уголки губ.
- Так вот, шут, - хриплым басом продолжил говорить сидевший во главе стола крепкого телосложения бородач, - меня совершенно не волнуют все эти сказочки для детей. Если в Вольных городах предпочитают думать о великих грядущих бедах, - тут он выругался и сплюнул, - это их дело. В нашем роду, шорт подери, ещё никто не придавал значения бабьим страшилкам. Пусть Ош загибается и дальше. Туда бы и Осскиль с их треклятыми машинами. – Тут он остановился и внушительно поглядел на своего соседа справа, меланхоличному барону Торольвского. Тот поперхнулся вином и, поставив кубок на стол, закашлявшись, одновременно сделал некоторый изящный жест одной рукой, вероятно, выражающий полное согласие по этому вопросу.
- Меня заботят исключительно насущные проблемы, - ещё более уверенным тоном  продолжил Шоорг, потомственный рагригский барон, -  ты не смог по-нормальному свернуть шею Федицийскому бургомистру, этой жирной свинье. – Здесь он вновь умолк, окидывая взглядом своего соседа слева, к коему подобный эпитет подходил как нельзя точнее. Барон Кьёргский, за пять лет скоротечного правления успевший порядком подрастерять прежнюю наивность (на пару с воспитанностью и теми начатками образования, которые в него пытались пропихнуть в студенческие риганхеймские годы) и, наоборот, нарастив жиру телесного и душевного, наконец-то оторвался от солидного размера кружки и, шваркнул её по столу, одобрительно при этом рыгнув.
- Словом, вознаграждения тебе ждать не приходится. И даже наоборот. – Тут барон выдержал очередную внушительную паузу, скептически оглядел демонстративно ковыряющегося в зубах Шарканиша, и добавил снисходительно, - Но работка для тебя всё же найдётся. В твоём духе. Снова в Бадросе. И по просьбе моей дочери. – Последняя фыркнула столь убедительно, что сомневаться в принадлежности её персоны не приходилось.
Шарканиш некоторое время продолжал заинтересованно разглядывать свежевытащенного из шевелюры чесоточного клеща, затем бережно отправил его к заждавшимся приятелям в банку. После этой неторопливо выполненной процедуры, заслуженный экс-шут семи баронств наконец-то удосужился поглядеть на своего тепершнего патрона.
- Короче говоря, душечка Шо, тебе до одури приспичило прихлопнуть того неудавшегося лекаря, што ненароком потравил твою объёмистую жёнушку, не так ли? – прогнусил проповедническим тоном Шарканиш, ещё раз, для верности, почесался, пригладил шёрстку на щеке и скучающим голосом поинтересовался, - дополнительные сведения небось в пакете? Открывать  на месте, плата по результатам, всё так?
- Думаю, не имеет смысла продолжать эту увлекательную беседу - ты как всегда в курсе всех пакостей на этом свете. Похвально, - усмехнулся в бороду барон и властно дёрнул за спускающуюся с потолка веревочку звонка.
- Тем и живу, - флегматично подвёл итог разговору неунывающий шут, поднимаясь с грязной мостовой перед входом во дворец внизу лестницы, с которой он только что не очень удачно скатился. Отряхнувшись и проверив состояние рёбер, Шарканиш захромал в сторону порта, насвистывая какую-то незатейливую мелодию.

Шарканиш. Челховек. Рагриг (внутренний город и немножко гавани).

Быстро темнело. Казалось, ещё совсем недавно на окружающие город скалы ложились багряные отсветы заката, но когда Шарканиш неспешно добрался до пустынной центральной площади, часы на башне Ратуши прохрипели половину девятого пополудни. Встрепенувшись, шут ускорил шаг, а потом и вовсе перешёл на бег, предпочитая вонючее тепло портовой корчмы чистому и пробирающему до костей горному воздуху. Спешить стоило, учитывая извилистость улиц внутреннего городского пространства, а также тот факт, что ровно за три часа до полуночи Главные ворота захлопывались намертво.
Не сбавляя темпа, он завернул за угол здания и... с разбегу впечатался в объёмистое брюхо прогуливающегося бюргера. Первое, что услышал запутавшийся в собственном плаще Шарканиш, был истошный вопль супруги неосторожного горожанина, зовущей стражу, а первым, что увидел, когда стёр с глаз дорожную пыль, оказалось дуло крупнокалиберной однозарядной кулеврины дуэльного варианта. Впрочем, спокойно поразмышлять о других достоинствах этого поистине выдающегося (хотя бы своими размерами) оружия ему не дали. В следующую секунду чудовищная пародия на пистолет выплюнула не менее чудовищный заряд, который по чистой случайности пролетел на два дюйма выше глаз нашего героя, что, однако, не помешало солидному клоку волос и кожи последнего оторваться от насиженных мест и улететь вслед за виновником своего исчезновения. Ещё через пару секунд плохо соображающего от оглушающего грохота выпущенного в упор выстрела и болевого шока от нанесённого ранения, вывалянного в пыли оборвыша поднял за шиворот затянутый в форму громила. Одновременно выкручивая пострадавшему руки.
- А ловко Вы его, господин советник, шарахнули по башке, - одобрительно пропыхтел в усы стражник, обеими руками встряхивая задержанного, - и ущербу чуть, и урок подлецу будет.
- Знаете ли, в наши времена чего угодно можно ожидать, даже на улице родного города, - самодовольно прогудел означенный советник и принялся заталкивать кулеврину обратно во внутренний карман сюртука, - потому и ношу с собой постоянно эту миленькую штучку. Пару месяцев назад выкупил у судебного пристава, когда линчевали какого-то пирата. Как видите, не зря.
- Пап, почему ты его не грохнул?! Грохни его, ну пап, ну пожалуйста! – подал голос девяти-десятилетний отпрыск стрелявшего, отчаянно вырываясь из железных объятий своей мамаши.
- В другой раз, сынок, - пообещал советник, любовно взлохмачивая волосы своему маленькому (исключительно по возрасту, но отнюдь не по толщине) образу и подобию.
В это время стражник закончил обыскивать с трудом держащегося на ногах Шарканиша и смачно выругался.
- Прошу прощения, сэр, я, пожалуй, потащу этого бродягу в Дом Порядка, тут, в двух кварталах отсюда. Надо дело завести, - здесь он замялся и добавил уже менее уверенным тоном, - по факту вооружённого нападения на... кхм... порядочных граждан. Хотя оружия-то у него вроде и нету, одна мерзость по карманам рассована, - тут блюститель законности ещё сильнее заломил шуту руки назад и прорычал, - хватит щуриться, кошак, всё, добегался, - и, почтительно поклонившись советнику, потащил новоявленного нарушителя дальше по улице.
Добродетельное семейство, в свою очередь, умиротворённо продолжило вечернюю прогулку.

Когда неудавшийся конвоир, на бегу раздирая на себе форму и диким рёвом распугивая немногочисленных прохожих, скрылся за ближайшим углом, Шарканиш, аккуратно собрав в банку развоевавшихся клещей, некоторое время стоял посреди улицы в нерешительности, то с тоской смотря на виднеющееся невдалеке ущелье, ведущее к гавани, то с откровенной злобой на выпачканном в собственной крови лице всматриваясь вглубь затемнённых улиц. Наконец, после того как от неосторожного движения рана на голове закровоточила с новой силой, он, прищурив глаза, махнул рукой на ворота и с места рванул бегом обратно в город.
Не будет преувеличением сказать, что шут знал Рагриг лучше, чем большинство его коренных обитателей, поэтому нет ничего удивительного в том, что спустя совсем непродолжительное время он, перевесившись на водосточной трубе, вглядывался в ярко освещённое, с чуть приоткрытой форточкой, окно второго этажа массивного каменного дома. Многочисленные и невыразимо уродливые каменные горгульи, тут и там сидящие по краю черепичной крыши, свидетельствовали о патрицианской принадлежности его обитателей. В левой руке нашего героя висела широкая, длиной фута в два, пёстрой расцветки лента. Иногда она сама по себе покачивалась в такт никому не слышимой музыке, иногда поднимала маленькую ромбовидную голову и внимательно глядела на хозяина в ожидании приказов. Болотные гадюки (как, впрочем, и гигантские чесоточные клещи) неуклонно вымирали на обоих континентах, ввиду такого неблагоприятного условия окружающей среды, как человечество. Вымирали, но с достоинством отыгрывали своё последнее действо в жизненном театре. Уходили в небытие, напоследок переняв у своего главного врага частицы интеллекта. И служили немногим избранным Homo в их неизбывной борьбе с себе подобными.

А сейчас хозяин медлил. Он нервно покусывал воротник своего плаща и подёргивал себя за шерсть на щеке. Подвижное лицо его выражало отчаянную внутреннюю борьбу и сомнение. Змея заинтересованно повела шеей и, в свою очередь, заглянула в окно. «Ничего особенного. Подумаешь, человеческий детёныш», - заметила про себя Лента и вновь безжизненно провисла.
И пропустила тот момент, который вернул Шарканишу уверенность в своих действиях. Мальчику, до того увлечённо игравшему в ярко освещённой гостиной с щенком, по-видимому, надоело с ним возиться и он, придерживая голову живой игрушки одной рукой, а другой взяв со стола учебный циркуль, с размаху воткнул его острием в глаз несчастной собаке. Та отчаянно дёрнулась, вырвалась из рук мучителя и, рыча, принялась лапой тереть обильно кровоточащую глазную впадину. Шарканиш наконец оставил в покое воротник, всем корпусом подался вперёд и оперся руками о подоконник, не заботясь о том, чтобы оставаться незамеченным. Теперь он слышал каждое слово, произносимое в помещении, как если бы сам находился внутри.
Когда мальчишка попытался подойти к собаке (так и не выпустив из рук окровавленный циркуль), та рыкнула и щёлкнула зубами. С двух сторон комнаты одновременно раздались два голоса. Визгливый крик матери малолетнего вивисектора «не подходи к ней, а то испачкаешься» на время заглушил спокойный голос знакомого нам по уличной стычке советника, сделавшего вывод о том, что «пёс, кажется, бешеный». Затем раздался сухой щелчок взводимого курка и в следующее мгновение дом сотряс грохот разряжаемой кулеврины. Отброшенное выстрелом животное один раз коротко взвыло и тут же затихло.
По лицу шута пробежала едва уловимая судорога, впервые за долгое время его черты избавились от расплывающейся ухмылки. Глаза его потемнели, а левая рука, неестественно дёрнувшись, без промедления протолкнула Ленту в форточку.
«Я что-то пропустила?» - сонно подумала последняя, под гулкий бой стенных часов, отбивающих девять часов пополудни, подползая под креслом к виднеющимся из домашнего халата волосатым ногам советника.

Капитан парового краера Вольного города Ромуса «Нолбиш Северин», прогуливаясь перед самым отплытием, пока матросы разогревали топку, всё больше сожалел, что так и не смог, за делами, пройтись по внутреннему городу. Романтика гор и веющих стариной зданий… Но ворота были закрыты уже четверть часа, а дожидаться утра он не мог. «Разве что перелезть через них, забыв обо всём…», - улыбнулся молодой и впечатлительный Мено Тооргаен. И вздрогнул от неожиданности – на его плечо опустилась чья-то рука.
Спустя полчаса краер, застилая чёрным дымом неровный лунный свет, выходил из рагригской гавани, неся на себе случайного путешественника, со времени погрузки неподвижно сидящего на носу корабля. А в кают-компании, пинками выгнав оттуда боцмана и заперев дверь на все щеколды, капитан Тооргаен в третий раз трясущимися руками пересчитывал золотые десятигилевые монеты из зашитого объёмистого кошелька, данного странным пассажиром в плату за проезд. С вышитым гербом. В виде горгульи.

Шарканиш. Человек. Ромус.

Признайтесь, вы когда-нибудь видели море, незаметно переходящее в болото? Или зелёные туманы, поднимающиеся над неподвижной водой? И никогда не жили в Ромусе? Что ж, тогда вы счастливый и, что вероятнее всего, здоровый человек. Этот город никогда не стоял на земле, подобно десяткам своих собратьев, и не покачивался на ветру в сотнях футов над землёй, как благословенная забытыми божествами эльфийская столица. Но всё же покачивался. На многочисленных и хаотично вбитых деревянных сваях, в паре футов над жидкой субстанцией, густо населённой всяческой скользкой живностью (самых фантастических размеров и форм), которая существовала вне зависимости от мнения живущих над ней людей. И продолжала свою жизнедеятельность во многом благодаря последним, о чём свидетельствовал тот факт, что гигантской свалкой, канализацией, а также единственным и официальным кладбищем для обитателей (кроме, разве что, патрициев) этого приморского поселения служило то рукотворное болото, которое жило своей собственной, болезнетворной и активной жизнью прямо под ногами горожан и приезжих.

Шарканиш на ходу спрыгнул с замедлившего свой ход краера и, не оглядываясь на удаляющийся в сторону официального порта корабль, уверенно зашагал в ядовито-изумрудного цвета туман, сдобренный пахучими испарениями от потревоженных днищем «Нолбиша Северина» гнойных глубин городской трясины. Сейчас, под влиянием проснувшихся и громко заявивших о себе житейских проблем, он отбросил за полной ненадобностью несвойственные ему размышления о человеческой справедливости, навеянные парой незапланированных убийств в Рагриге. Быстро шагая по длинному, далеко выдающемуся в море деревянному настилу, шут в очередной раз поблагодарил слепую удачу, которая помогла ему быстро и без проблем пересечь бурное в это время года Предельное море. Навстречу ему послышался грохот кованых сапог обходчика, который, потрясая метлообразной кистью, прогремел мимо него, и слабо различимый перестук инструментов работающих плотников.
И те, и другие были неотъемлемой частью повседневного пейзажа свайного поселения. Учитывая недолговечность такого строительного материала, как дерево, особенно в условиях тропического климата (ярко выраженного разнообразием и плодовитостью целлюлозогрызущей и деревоточащей фауны, а также высокими влажностью и температурой, всемерно способствующими гниению), местные власти по мере роста города ввели должность портовых обходчиков, которые каждое утро обегали вверенный им участок, проверяя своим собственным весом (существенно увеличенным за счёт напичканной свинцом специальной одежды) состояние деревянных дорожек. Рабочим инструментом обходчикам служили гигантские малярные кисти с рукоятью длиной в четыре-пять футов, которыми они помечали опасные места, тут же заменявшиеся и укреплявшиеся городскими плотниками, благо таковых в славящемся своими кораблестроительными верфями Ромусе было предостаточно. И первым, и вторым выплачивалось вполне сносное жалованье из муниципальной казны. То, что Магистрат в своё время вообще пошёл на такие траты, объясняется растущими в геометрической прогрессии доходами города, который со временем стал более чем способным к обеспечению минимального благоустройства всего его жилого пространства, а также столь же стремительно растущей смертностью населения (которое систематически проваливалось сквозь гнилые доски, на радость болотным обитателям, зачастую прямо посередине оживлённой улицы), в то время колебавшейся в пределах ста - ста пятидесяти человек в день. После принятия правлением города вынужденного решения по расширению штата муниципальных служащих, эта цифра снизилась до приемлемой отметки в один - два десятка погибших в сутки, что, несомненно, являлось очевидным прогрессом и успокоило возмутившихся было поселенцев.

Восточная часть Ромуса, в которую углубился шут, находилась в стороне от главной гавани, которая считалась таковой из-за вычищенного перед пирсом дна, что давало возможность парусным судам и судам с глубокой осадкой заходить в порт, рынка, столь же шумного и бурлящего толпой, как и его близнецы во всех приморских городах Норсе, Бадроса и Ван Ирида. Поэтому показавшееся из-за далёкого, поросшего лесами Ленцийского горного хребта солнце не нарушило вязкой тишины сонного предместья. Но в отличие от населённого исключительно патрициями и потому сложенного из дорогого привозного камня центрального района, где ленивый великосветский день действительно только начинался, тишина в Фонарных Мостках была кажущейся и временной. В этот рассветный час в хаотично раскиданных вдоль дощатых дорожек корчмах и борделях только-только подходил к завершению очередной напряжённый рабочий день. Неисчислимые их посетители либо расползались по домам и кораблям, либо прямо на месте забывались пьяным сном. Шарканиш пропустил несколько самых ближних к морю заведений, в которых уже погасли все огни и запирались ставни, и уверенно вошёл в двухэтажное, сложенное из дуба здание, над окованной железом дверью которого красовалась аляповатая вывеска «ТАКЕЛАЖНАЯ ДУША».
Внутреннее убранство кабака наглядно свидетельствовала о весёлой ночи. Прямо перед входом высыхало широкое тёмное пятно, посередине которого лежал вмятый в пол муггловский помпон, настолько измазанный в крови, что невозможно было разобрать его цвет, на боковой панели стойки красовались такие же говорящие за себя разводы, перемежавшиеся вогнанными в дерево почти по рукоятку ножами и кортиками, красномордый толстяк в грязном переднике, по-видимому хозяин, обвязав голову полотенцем, обходил перевёрнутые столы, периодически наклоняясь и щупая пульс у не издающих храпа вповалку лежащих посетителей.
Лишь за одним из столов всё ещё сидели и пили три здоровенных матроса (все на одно лицо), мускулистый карлик в кожаной безрукавке и сухонький жилистый старик в выцветшей росскильской морской форме, который с момента появления Шарканиша не сводил с него внимательного прищуренного взгляда. Остальная развеселая кампания время от времени взрывалась идиотским хохотом, методично опрокидывала в глотки огромные чарки с какой-то мутной бурдой и ожесточенно резалась засаленными картами в жепупырную карчху (смысл этой распространённой азартной игры состоит в том, чтобы набрать как можно больше очков, после раздачи двадцати пустых и пяти грубо размалёванных карт. Словом, примитивность игры налицо, что, скорее всего, и послужило основной причиной её дикой популярности на обоих континентах. Жепупырная карчха, составляемая чаще всего в питейных заведениях, отличается от карчхы обыкновенной тем, что в ней должно принимать участие строго пятеро участников, а в случае жепупыра, то есть равного у всех игроков количества очков, денежные ставки идут на коллективную выпивку).
Шут и старик некоторое время разглядывали друг друга, пока один из участников попойки, не выпуская из руки пустой кружки и захрапев на лету, с глухим стуком грохнулся о пол, после чего седой матрос жестом пригласил новоприбывшего на освободившееся место, и игра возобновилась с прежним размахом.
Спустя час, или около того, в процессе оживлённого разговора, душой которого почти сразу стал Шарканиш, выяснилось, что последний приехал в город, чтобы отыскать некоего мастера Раджа, странствующего лекаря, известного своими хирургическими талантами и бескорыстной практикой среди простого люда всех трёх Вольных Городов, который в своё время излечил от лихорадки целую деревню. При имени знахаря старый матрос вздрогнул, подался вперёд и спросил, подозрительно скривив губы:
- Так зачем тебе Радж понадобился, говоришь?
- Ну так вот, я ж што размовлю-то. Мы, сталбыть, посовещалися, да решили со сельчанами, што хлебу жувать не будем, а спасителю своему, батюшке, презент соберём, значить, - закончил повествование шут, старательно имитируя говор бадросской глубинки, благо слушатели его всё одно были приезжей матросней и в местных диалектах не очень-то разбирались. По крайней мере, он на это очень надеялся.
Прочие собеседники его дружно кивали и продолжали молча шлёпать об стол карты. Но едва лишь карлик начал было говорить что-то про одного знакомого ему норсетского лекаря, который подходит под это описание, как старик хлопнул себя по лбу с восклицанием «вспомнил, шорт подери», отвесил сидевшему рудом коротышке подзатыльник и громко велел хозяину идти за выпивкой. Когда за последним закрылась дверь на лестнице, ведущей по внешней галерее к чердаку (который ромусские кабатчики по понятным причинам используют в качестве погреба), старикан одной рукой скинул всё со стола, а другой достал из-за пояса длинный обоюдоострый расскильский кортик и процедил сквозь зубы:
- Знаете, придурки, с кем вы сейчас пойло хлебали и лясы чесали? Это ж, туды его в качель, шпион баронский, шорт бы их всех подрал! – он сплюнул и проследил взглядом, как его приятели повскакали с мест и с руганью похватали оружие. Затем, обернувшись к сидящему на стуле и лениво копающемуся в карманах Шарканишу, злобно расхохотался. – Я твою мохнатую рожу узнал сразу, только вот никак не мог вспомнить, где ж я её видел. Славно тебя засветили тогда в Федиции. Ишь, подлюга, на нашего лекаря корябки развёл, а на самом вон блохи прыгают скопом, мразь такая:
Старик закашлялся, утёрся рукавом и продолжил.
- Подвела тебя фортуна на сей раз. Наслышан я о тебе, да и делишках твоих. Думаешь, мы тебя за выкуп федицийским брюхам отдадим? Ошибаешься. У меня, если хочешь знать, мастер Радж внучку выходил, трое суток от неё не отходил. Так что я Мастеру по гроб жизни обязан. И, думаю, гроб будет твой. Потому что прямо сейчас мы тебя с братками порежем. Но сначала ты нам сам расскажешь… ах ты, чёрт, опять с потолка капает! – он потянулся рукой к шее и оттянул от неё какую-то верёвку, на свету оказавшуюся змеиным хвостом.
Тут все четверо противников оборвыша, со скучающим выражением лица продолжавшего сидеть на плетёном стуле, разом взвыли. Старик с глухим хрипом повалился лицом на стол, двое других здоровяков судорожно рвали ногтями одежду, расчёсывая в кровь нестерпимо зудящую кожу, один на спине, другой на животе. Карлик, с отчаянным визгом «змея, вашу бабушку!» запрыгнул на стол и принялся остервенело колотить палашом по еще дергавшемуся трупу старого матроса. Все вопли перекрыл страшной силы выстрел, разворотивший коротышке грудную клетку и отбросивший его к противоположной стенке.
Когда вошедший в залу кабатчик замер на лестнице и выронил из рук оба кувшина с сивухой, Шарканиш уже закончил рассовывать своих питомцев по карманам и, сделав прощальный жест трофейной кулевриной, вышел на залитую солнцем улицу.
Со свистом втянув носом задувший с моря свежий воздух, шут усмехнулся и проговорил, обращаясь не то к пробегавшему мимо беспризорнику, жующему что-то на ходу, не то к самому себе: «Первый блин, как всегда, удался. Даже есть жалко.»

Шарканиш. Человек. Ромус.

Шарканиш был зол. Двенадцать часов утомительных поисков по всему городу и – нулевой результат. Он поднял на ноги целую ораву мелкого жулья, с своеобразным уважением относящегося к нему, как к талантливому воспитаннику вездесущей Гильдии Воров, тщательно отбиравшей своих будущих членов с самого дна городских трущоб. Однако подобное преклонение малолетних преступников не помешало им заполучить оговоренное награждение. Шут не был особо огорчен растратой остававшихся у него с Рагрига средств (так как считал таковые вещью преходящей, случайной и не требующей особо труда в добывании), но был жутко недоволен затянувшейся миссией и ещё сильнее – тем, что ему пришлось прибегнуть к чужим услугам. Нет, он, конечно, не был маниакальным трудоголиком, и никогда не брезговал той помощью, добровольной ли, договорной или вынужденной, которую ему могли предоставить другие люди. По природе своей он был ленив и не упускал случая переложить часть своей работы на чужие плечи. Но эти вспомогательные руки и плечи должны были выполнять его замыслы без понимания и осмысления, зачем они это делают. В данной ситуации скрыть объект его деятельности было практически невозможно. Это, а также осознание собственного бессилия, приходящего на ум за последние три – четыре часа гораздо чаще, чем этого хотелось, страшно бесило его. Как и само задание.
Сейчас он с ненавистью глядел на только что вскрытое им письмо. Час назад, валясь с ног от проделанной работы, он отправил его магическим почтовым телепортом в рагригскую баронскую канцелярию, выложив последние полсотни гилей и поскупившись тем самым своим отвращением к любым проявлениям паранормальных человеческих способностей, которые он считал нарушающими тот баланс сил в людских отношениях, который был заложен в них от природы. В частности – магия давала небольшому количеству избалованных избранных дополнительные преимущества в чудовищно трудном для всех остальных искусстве выживания. Как бы то ни было, поборов эту сознательную неприязнь, он уведомил патрона о возникших препятствиях и затребовал новых указаний.
Суть проблемы заключалась в том, что искомый мастер Радж находился под непосредственными покровительством и охраной одной из влиятельнейших патрицианских семей Ромуса, Сатравенно. Вот уже полгода известный лекарь не появлялся в людных местах, отсиживаясь в резиденции своих высокопоставленных друзей. Причиной тому служили многочисленные уличные нападения, спровоцированные, по слухам, менее удачливыми баронскими агентами, двое из которых висели перед входом в порт, а ещё четверо – неподвижно сидели на трёхфутовых чугунных зубцах высокой ограды городского дома или, вернее, поместья Сатравенно, кишащего одетыми в цвета своего сеньора и вооружёнными до зубов аркебузирами. Теперь, получив эти сведения, Шарканиш начал догадываться о масштабах заварившейся каши. Четверть часа назад он вынул из громоздкого телепорт-приспособления появившееся там в зелёном необжигающем пламени своё собственное письмо, в котором аршинными, цепляющимися друг за друга буквами, поверх написанных им самим строк бросалась в глаза следующая надпись, выведенная непривычной к перу рукой барона Шоорга.
«ПлевАть Моё вЫсоЧествО ХотеЛо На местныХ ЗажравШихся КупЧин. ЕслИ поНадобиТся, ВыреЖи всеХ мУглЯдышей в гоРоде. Но урОд должЕн сДохнутЬ.»
Чуть ниже была едва заметная приписка, сделанная маленьким бисерным почерком. «Гибель упомянутого Р. Имеет первостепенное значение. Любые средства, вплоть до приведённых выше, оправданны. Я сама доплачу ещё половину первоначальной суммы. Сделайте это, и я, быть может, постараюсь Вас простить. А. Ш.»
Шарканиш ещё раз пробежался глазами по последней строчке и зло сплюнул себе под ноги.
- Простит она меня. Сам я плевать хотел… - прошипел шут, комкая письмо и поднимаясь со ступенек почтовой регистратуры, - чёрт с ними, получат, чего хотят. Эй, вы! – проорал он развалившейся на скамейке напротив в ожидании приказаний полудюжине закутанных в рванину беспризорников, – подойдите сюда, дело есть, - и тихо добавил, привычным жестом приглаживая взъерошенную шёрстку на щеке, - и да простят мою продажную душу все боги муглов.

Спустя четверть часа Шарканиш уже в одиночестве спешил обратно в Фонарные Переулки. В голове понемногу созревал план конкретных действий, а на ходу он, скептически хмыкая, не переставал свистящим шёпотом повторять одно и то же слово, как какую-то одному ему понятную мантру 88888888888887ы7у665231


Шарканиш. Человек. Ромус.

- И что нам это даст?
- Я не пойму, ты кто вообще такой?
- Гнать его в шею с такими предложениями!
- Тихо всем. Пусть договорит.
- Этот жест доброй воли по отношению к их высочествам сблизит интересы гильдии…
- Интересы гильдии – это наше дело, а не их!
- И тем более не твои!
- Я ж говорю, в шею его!
- А ещё лучше по шее!
- Да заткните вы свои глотки! Продолжай.
- В ходе операции под прикрытием погрома, необходимо направить толпу на дом известного вам патриция, который неоднократно предпринимал попытки к ограничению влияния Гильдии в Ромусе и Федиции.
- А это мысль. Коэл Сатравенно зарвался. И уже давно не чувствует ничего и никого над собой.
- Помнём ему бока, ага!
- На кол посадим, как он наших!
- Отличная идея, голова!
- А как насчёт вознаграждения?
- Да, как там с этим?
- Всё, что будет обнаружено в жилищах, где укрывают муглов, переходит в собственность участников операции, мои патроны ничего не имеют против этого.
- Дело говоришь, мохнатый!
- Молоток!
- Продолжай.
- Помимо этого, в дальнейшем интересы Гильдии будут учитываться во всех городах Норсе, за исключением, быть может, Скьёбенруга. Но и этот вопрос со временем, скорее всего, разрешится.
- Лады!
- Во разживёмся! А надо только этих…
- Да я их собственными руками…
- Хватит орать! У нас должен быть повод. Легенда есть?
- Естественно. По ней городские муглы крадут детей. Переправляют в лес и продают гоблинам на мясо.
- Сойдет. Слушайте все. План действий таков. Под нашим влиянием около тридцати кабаков. Их хозяева доводят своих завсегдатаев до кондиции, а наши ребята начнут рассказывать эту басню. Народ наверняка поведётся. Довер, надо бы выделить несколько твоих девочек. Придётся оторвать их от работы. Понадобится десяток-другой безутешных матерей. Ничего, даже если они будут пьяные в слюни. Так чувства больше будет. Матросы и плотники не испытывают особых симпатий к муглам, лесорубы – тем паче. Сотен шесть-семь только в Фонарях наберётся, а может и больше. Главное, по пути пройтись вдоль цехов – у подмастерьев и ремесленников свои счёты с конкурентами-нелюдями. Цель – поместье Сатравенно. Делаем там свое дело, а потом можно разойтись по городу и просто от души побуянить. Ну что, агент, годится?
- Более чем.
- Тогда расходимся. Ночка сегодня та ещё будет.

- Ваше сиятельство, простите, если помешал, но к вам посланец от бургомистра.
От высокого, инкрустированного серебром секретера отошёл грузный, затянутый в сюртук старик. Семидесятипятилетний Коэл Сатравенно медленно опустился в кресло, расправил длинные седые бакены и коротко бросил:
- Приведи.
Камердинер поклонился и скрылся за массивными двустворчаиыми дверьми. Через пару секунд в эти же двери вошёл молоденький лакей в фиолетово-жёлтой ливрее.
- Мой господин просит Ваше сиятельство оставить достопочтенного Мастера у себя на сегодня. Его светлость составили с ним партию в вист и пребывают в чрезвычайно приятном расположении духа. В случае, если Ваше сиятельство этим вечером свободны от дел, то…
- Всё ясно, - отрезал Сатравенно, - пусть остается, передайте, что я занят, – нетерпеливым взмахом руки отпуская лакея. Взял со стола гербовый лист бумаги и что-то быстро на нём застрочил. Наконец оторвался от написанного, придавил несколько капель зелёного воска серебряной печатью и зазвонил в серебряный колокольчик, вызывая камердинера. Когда тот вошёл, передал ему бумагу и добавил:
- Лично в руки начальнику стражи, распечатать означенные имена баронских шпионов и развесить их предполагаемые изображения на каждом мало-мальски крупном здании к завтрашнему утру.
За узким стрельчатым окном кабинета разливался багровый румянец заката. Сатравенно отрешенно оглядел привычный ему с детства пейзаж и, когда в коридоре приёмной затихли шаги, раздражённо буркнул:
- И кто у нас, спрашивается, бургомистр?

- Говорю вам, сама видела! Ловят болезных, ловят по всему городу!
- Да зачем им, иродам шерстяным, детки понадобились?
- Жрут они их!
- Ох, батюшки мои, што ж это такое-то!
- И ведь какие морды-то нахальные!
- И не говори. Неужто всё так и будет продолжаться?
- А я надысь иду по мостовой, а один такой навстречу вразвалочку вышагивает. А в руках, лапищах то исть своих, косточку держит и пастью поганой обгладывает…
- Изверги!
- Я мужу-то скажу, чтоб он с ними больше не связывался. Они и так, черти лесные, его в мастерской дурят, да деньгу требуют…
- Управы на них нету!

Шарканиш поднялся из-за стола и принялся собираться. Проверив заряд в кулеврине, он затолкал её во внутренний карман плаща, прихватил с кресла сонную Ленту, задул свечу и вышел в узкий коридорчик гостиницы. Повозившись с замком, он повернулся и зашагал в сторону выхода. Внезапно дверь в соседний номер распхнулась и из неё сломя голову вылетел крошечный серый мугл. В нём едва набралось бы два фута роста, поэтому, чтобы поглядеть даже на невысокого шута, ему понадобилось задрать голову так, что маленький белый помпон откинулся ему на спину. И, широко распахнув непропорционально огромные глаза, затараторил тоненьким голоском:
- Извините, купо… то есть извините, сэр. О, сэр, а у Вас настоящая… ну, эта штука на щеке, купо? Ух, здорово, ну ладно, сэр, купо, меня мама ждёт, купо, я тут нечаянно, купо, дверь распахнул, купо, до свидания, купо, сэр!.. – и, на одном дыхании договорив последнюю фразу, забежал обратно в комнату. За захлопнувшейся дверью его приглушённый голос подробно и восторженно уже рассказывал «о большом волосатом дяде с добрыми глазами и серой шёрсткой на щеке, ну прям, как у меня, мам, представляешь…», а Шарканиш всё ещё не шелохнувшись стоял в коридоре. Затем вымученно провёл рукой по глазам, встряхнул головой, как бы отгоняя наваждение, и пошёл дальше. В неровном лунном свете, когда шут вступил на выложенную тёсаным булыжником площадь перед Ратушей, казалось, что плечи его ссутулены, а походка стала медленной и тяжёлой. Впрочем, это, наверное, была просто игра света.

- Факелы! Факелы, говорю, давайте!
- Где их сейчас возьмёшь-то?
- Тряпки давай, занавески вон стягивай!
- Эй, не устройте пожар у меня в заведении!
- А что, идея!
- И светлее зараз станет!
- Тащите с чердака бочки, пока крышу не охватило!
- Бросай!
- Прыгай сам, плюнь на них!
- Вашу бабушку, он же сейчас провалится!
- Ну вот, угробили человека!
- Это всё муглы! Муглы его сглазили!
- И пожар они заделали! Уу, твари болотные!
- Поджигатели!
- Детоубийцы!
- Звери!
- Айда на муглов! Отомстим за наших!
- Будут помнить!
- Их в центре жуть сколько набилось.
- У патрициев под боком! Громи уродов!
- Вон один! Гони его, гони!

Он наконец завернул на нужную улицу, когда в дальнем её конце замелькали огни многочисленных факелов. Глухой рёв приближающейся толпы перемежался частыми выстрелами и отдельными, в прямом смысле нечеловеческими криками. Шут оглянулся назад и увидел, что путь к отступлению отрезан – со стороны площади, подсвеченная яркими заводскими лампами, двигалась живая стена цеховых работников, вооружённых поблескивающими на свету тяжёлыми плотницкими и токарными инструментами.
- Побольше циничности, дорогой мой, - прошептал Шарканиш, вытаскивая кулеврину и взводя на ней курок, - ты сам устроил это представление, так почему бы нам не подирижировать? Сомнения в сторону, артиллерию к бою.

Шарканиш. Человек. Ромус.

There were night of battle, holy fire of fight for life…
Fucking humans! It was the wild massacre!
Moogle’s opinion about war.


Удар.
- Сильнее раскачивай!
- По стыку, вам говорят!
- Точнее целься!
Удар.
Перед воротами в высокой, в два человеческих роста ограде, толпилось не меньше двух сотен человек. Все они были из рук вон плохо вооружены, у многих уже потухли факелы, но всё это, как и несколько десятков трупов, тёмными пятнами покрывавших мостовую, пьяного энтузиазма не сбавляло.
Удар.
На противоположной стороне улицы раздались крики, но никто на них уже не обращал внимания – за последние два часа они стали столь же привычным явлением в городе, как и бой башенных часов высящейся невдалеке Ратуши, которые только что пробили полночь. Шарканиш, прислонившись к стене, перезаряжал кулеврину. Последний заряд, и она станет бесполезной дубиной. Шут, перешагнув через безобразно развороченный мугловский труп, вышел на середину улицы и огляделся.
Погром, запланированный как прикрытие основного действа, стихийно перерос в уличные бои, охватившие весь город. В начале стража ещё пыталась противодействовать массовому насилию, но когда на сторону восставших переметнулось ополчение горожан, возбужденных пущенными слухами о каннибализме муглов, остановить общегородскую резню стало абсолютно невозможно. Многие здания в центре чадили вырывающимся из окон дымом, со стороны рыночных складов древесины небо лизали огромные всполохи набирающего силу пожара, прямо на портовом рейде, на виду у всего города словно гигантский костёр пылал какой-то крупный корабль, освещая далеко вокруг себя неестественно спокойное море. А первопричина этого ночного кошмара всё ещё не была достигнута.
Удар.
Взять поместье Сатравенно с ходу не удалось. Элитные патрицианские аркебузиры, не потеряв ни одного человека, строем отступили вглубь двора и, двумя залпами отбросив рвущуюся внутрь толпу, заперли ворота. Большая часть нападающих сразу рассеялась, но оставшихся, начавших таранить дубовые, окованные железом створки, было достаточно много, чтобы мятежники могли чувствовать свою превосходящую силу над осаждёнными. Дважды ворота раскрывались и противники схлёстывались в рукопашной схватке, но каждый раз наёмникам удавалось оттеснить нападающих, и ворота баррикадировались вновь. Первое время некоторые отчаянные головы пытались перелезть через ограду, но неизменно скатывались с её высокого гребня обратно, либо падали во внутренний двор с раздробленными пулями черепами. Урок оказался наглядным и теперь, оставив стену в покое, штурмующие сосредоточились перед самими воротами и, подтащив тяжёлую бронзовую статую из соседнего разгромленного мугловского дома, использовали её в качестве тарана. Шут скептически усмехнулся, глядя на потуги обнажённых по пояс здоровяков, на руках раскачивающих импровизированную стенобитную машину.
- Ждать, пока эти идиоты протрезвеют и разбегутся по корчмам, особо не хочется. Желания получить пулю в живот, тупо ломясь на профессиональных стрелков, тоже, как это ни странно, не имеется. Лезть наверх под пули опять же… - тут он прервал свои размышления вслух и внимательно всмотрелся на верх зубчатой ограды, затем перевёл взгляд на небо, где к ярко светящей луне быстро неслись одно за другим два густых темных облака, и задумчиво пригладил шерстку на щеке.
- Хм, вероятно, просветления все же имеют место быть, - проговорил шут, подходя к ограде в самой пустынной части улицы и на ходу заправляя свою пистоль в плащ.

Стоя перед открытым окном, Коэл Сатравенно мучительно размышлял, чем же закончится эта непредвиденная им людская буря. Внезапно неровный лунный свет померк: обрывки разорванных туч ненадолго заслонили ночное светило. Старик, вздрогнув, напряженно вгляделся в темноту. На мгновение ему показалось, что одна из четырёх посаженных на колья ограды фигур задвигалась.
- Привиделось. Чёрт, эти бунтовщики испортят мне все нервы. Надо бы выпить чего-нибудь. Лоэн!
Когда камердинер вошел в кабинет и спросил, чего желает Его сиятельство, Сатравенно даже не повернулся. Несколько минут, не шевелясь, он не отрывал взгляда от казнённых по его приказу людей. Казалось бы – висят себе трупы, и ничего им не будет. Всё бы ничего, но… Просто их стало трое.
Лоэн тихо прикрыл за собой дверь, чтобы не помешать хозяину, и вдруг почувствовал на плечах дополнительную тяжесть от чего-то упавшего на него с высокого стенного пюпитра. Но не успел он даже поднять руки, как острая парализующая боль от укуса прошлась от его горла к сердцу, и с беззвучным криком он повалился на мягкий ковер приемной. Его широко распахнутые глаза так и не закрылись, когда носок заляпанного в грязи ботфорта брезгливо отодвинул его скорчившееся тело в сторону от двери.
Сатравенно наконец отошел от окна и, подойдя к увешанной дорогим оружием стене, принялся отцеплять от подвесок длинную шпагу с потемневшим от времени клинком, когда со спины раздался тихий насмешливый голос:
- И что Вашество собирается делать с этим металлоломом?
Старик рывком освободил шпагу, повернулся со всей быстротой, доступной его возрасту и дородности, и потрясенно воскликнул:
- Ты?
- Вы ждали еще кого-то, Ваше Сиятельство?
- Что тебе нужно? – прохрипел Сатравенно, бледнея и судорожно сжимая плетеный эфес своего единственного и практически бесполезного против его подвижного протвника оружие..
- Не что, а кто. Всего лишь маленький старый мугл. Вы ведь осведомлены, о ком я говорю?
Старик внезапно расхохотался.
- Ты промахнулся. Его здесь нет. Я действительно осведомлен. И знаю гораздо больше, чем продажное чумное отродье вроде тебя, – тут он скривился и, увидев, как у его собеседника потемнели глаза, изобразил на лице жуткую смесь злорадства и сочувствия, - о, неужели у нашего доблестного агента есть чувство собственного достоинства? Удивлен?
- Не то, чтобы очень, - медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, процедил Шарканиш, вынимая из кармана сложенную щепотью руку, - но от пространной беседы отказаться просто не в силах.

Капитану отделения аркебузиров, защищавших патрицианский дом, пришлось признать – сдерживать далее натиск вынесшей ворота и заполонившей двор озверевшей толпы далее не представлялось возможным. Тридцатилетний Гоэр Коорн отбросил в сторону аркебузу, содрал с камзола вышитые эмблемы города и полка, удачно выдал себя за одного из восставших и смог вырваться из поместья. Лишь спустя час после этого, оказавшись в относительно безопасных казармах, он задался вопросом: что за приглушенные крики, доносящиеся из охраняемого здания, он различил в последние минуты боя? Или ему все же послышалось?

Когда первые ворвавшиеся в дом переступили порог кабинета, шут с усмешкой разглядывал раскрытое письмо. В другой руке он держал испачканную по рукоятку в крови шпагу. Два лежащих рядом трупа озадачили было погромщиков.
- Эй, оборвыш, ты что тут делаешь?
- Да так, уже, собственно, ничего, - оскалился тот и, засунув бумагу себе в карман, вскочил на стол, оттуда на широкий подоконник и, протиснувшись в раскрытое окно, спрыгнул во двор.
Пока стоящие там бунтовщики решали, свой это или чужак, Шарканиш проложил себе дорогу к воротам и, вовсю размахивая шпагой, вырвался на улицу. Раздавшиеся позади крики «лови его, лови пособника муглов» заставили его ускорить шаг. Добежав до выхода на площадь, он оглянулся и с неудовольствием увидел добрую дюжину вооруженных горожан, со всех ног поспешающих за ним. Не останавливаясь, преследователи и преследуемый пробежали по площади почти до угловой башни Ратуши, когда из верхних окон этого массивного здания блеснули огни выстрелов. Двое муглоненавитников тут же упали на мостовую, остальные в нерешительности остановились и подались под укрытие одного из стоящих на площади памятников. Шут привалился к каменной стене, прислонил к ней новоприобретенную шпагу и, отдышавшись, иронически хмыкнул.
- Никогда не думал, что буду хоть в чем-то благодарен городской страже. Неисповедимы пути твои… - но тут же умолк и прислушался к раздавшимся из-за угла громким крикам и звону стали, - Чума Поднебесная! Что еще за напасти!?

Шарканиш. Человек. Ромус.

Тишина. Высокий потолок. Полумрак в большом и богато обставленном помещении. Шарканиш привстал с постели на одном локте и недоуменно огляделся. Два закрытых на плотные металлические ставни окна, бархатные портьеры, ковры на стенах. В двух других углах комнаты – ещё кровати, над одной – балдахин. Шут спрыгнул на пол, нашарил скомканной кучей лежащий на стуле плащ и, одеваясь, вновь стал судорожно вспоминать, как он здесь очутился. Тут одеяло на соседней кровати зашевелилось и мугл, плохо различимый из-за сплошь покрывавших его бинтов, что-то тревожно забормотал в бреду.
- Зи!.. Он плохой, купо… Шерсть на человеке… Страшно… Я чувствую, купо… Зи… Вижу…
Шарканиш отступил на шаг и прислушался. Мугл замолк. Одновременно тупая боль в пробитой руке поставила все на свои места. Он в замке. Ратуше Бургомистра Ромуса, одного из злейших врагов его патрона. Ратуше, чёрт бы её подрал! Всё мгновенно всплыло в памяти: и отчаянное бегство из поместья ненавистного патриция, и неравный бой перед воротами Ратуши, и его случайные знакомые, и… здесь шут услышал шум шагов за дверью и прямо в верхней одежде залез в постель, закрыл глаза и выровнял дыхание. Но в его голове продолжала неистово биться настойчивая мысль: «и Мастер. Старый мугл с огромным белым помпоном на голове. Тот, чёрт подери, в поисках которого половину города вынесли в щепки.»
Дверь со стуком захлопнулась, а легкий топоток одной пары ног и разливающийся по комнате запах лечебной настойки окончательно убедили Шарканиша, что его ни о чем не подозревающий противник находится в паре шагов от него. Шпаги шут так и не удосужился поикать, разряжать в здании, полном стражи, кулеврину было самоубийством, поэтому, когда одышливое дыхание удалилось мимо него в дальний угол, рука его уверенно нащупала в нагрудном кармане серебряный кастет. Против нечисти, вспомнил, ухмыльнувшись, Шарканиш, а затем, успокоив проснувшуюся Ленту, поднялся и бесшумно проскользил за своей жертвой.
- Даг… Нет-нет, купо, не вставай. Вот, выпей это. Да знаю я, купо, что терпеть не можешь снотворные смеси, но сейчас они тебе просто необходимы, купо, – громко зашептал Радж, склоняясь над кроватью под балдахином. По всей видимости, там лежал давешний парень с рапирой, так мастерски выпустивший кишки многим нападавшим на площади.
- Учитель, - подал тот голос через некоторое время, передав пустую чашку лекарю и откинувшись на подушки, - что здесь, в городе, происходит? В голове не укладывается. Ромус, погром… вещи несовместимые. То, что я видел на улицах… Невозможно… Коллективное безумие… - он говорил всё тише и тише и, наконец, задремал.
- Не знаю, купо, не знаю. У меня есть некоторые догадки… А пока отдыхай. купо, - здесь Мастер замолчал и, сокрушенно покачивая головой, повернулся, чтобы уйти. Но почти вплотную к нему, преграждая дорогу, стоял Шарканиш, криво усмехаясь и отставив правую руку в сторону.
- Незнание – приятная вещь. Забвение – идеальный исход. Пожалуй, его-то я тебе и устрою, - пообещал шут, и в следующее мгновение, вспоров кожу на подбородке противника, отбросил старого мугла к окну. Тот попытался привстать, придерживаясь за ставень, когда новый сокрушительный удар зазубренного кастета по голове опрокинул его на пол.
- Долгонько же ты будешь подыхать, - заметил убийца, склоняясь над хрипло дышащим и подрагивающим от ослепляющей боли муглом, - но гораздо меньше того времени, которое мне пришлось потратить на твои поиски в этой клоаке, - шут замахнулся в очередной раз, но ударить ему не пришлось – в плечо ему ткнулось лезвие рапиры, и он выронил кастет из уже во второй раз раненой руки. Рана была несерьезной и почти не кровоточила, зато от резкого движения отскочившего в сторону Шарканиша открылось его прежнее, зарубцевавшееся было ранение – он почувствовал, как мягкая ткань перевязки мгновенно набухла кровью. Но у него теперь были проблемы посерьезнее – прямо на него, пошатываясь при каждом сделанном шаге от усталости и принятого снотворного, шёл новый противник, с непередаваемой ненавистью смотрящий на него и сжимающий в руке боевую рапиру. Шут, медленно отступая, вынул кулеврину и перехватил ее левой, неповрежденной рукой за дуло – стрелять из нее и привлекать тем самым дворцовую стражу было не в его интересах. Проходя мимо своей кровати, он наконец нашел свое недавнее приобретение – шпагу Сатравенно, которая лежала на полу у изголовья. Подняв ее правой рукой и мигом восстановив уверенность в себе, с мерзенькой ухмылкой вышел навстречу еле двигавшемуся от вступившего в действие лекарства Даготару.
- Зря ты встал, мм… Приятель, - хмыкнул шут, становясь в позицию, - спал бы себе, глядел бы сны, никто бы тебя и не тронул. Ну, прибил бы я твоего учителя, всего и делов, было бы с чего переживать…
Ответом ему послужило лишь глухое рычание.
Всё закончилось очень быстро. Даг, сделав первый неудачный финт, от которого шут просто увернулся, попытался перейти в молниеносный выпад, но скорость замедлившихся реакций подвела его. Шарканиш с трудом отклонил шпагой этот удар и, когда его противник по инерции невольно подался вперёд, с размаху приложил массивную медную рукоять пистолета к виску Даготара. Тот, сильно качнувшись в сторону, выронил из онемевшей руки рапиру и, окропляя стенные гобелены кровью, ручьями хлещущей из носа и ушей, медленно сполз на пол.
- Я ж говорю, не стоило… постой-ка, Мастер, ты куда это собрался? – окликнул отползшего во время схватки к двери старому муглу шут, пряча кулеврину в плащ и поднимая рапиру алхимика с пола и перехватывая ее за середину лезвия.
Взмах руки, и мугл, захрипев что-то нечленораздельное, провис всем телом на пригвоздившем его к двери оружии.
- Точность и аккуратность в нашем деле вовсе не вежливость. Точность в нашем деле, – глубокомысленно заметил шут, – не более, чем милосердие. – С этими словами Шарканиш деловито прошёлся по комнате, подобрал выроненный ранее кастет, прихватил со стола возле мечущегося в горячке мугла с красным помпоном маленький дротик. Затем вынул из кармана несколько помятое письмо, прихваченное им из разорённого поместья Сатравенно и еще раз внимательно его просмотрел.
- Пора делать себе имя. – Усмехнулся он, подходя к двери с повисшим на ней окровавленным грузом, - Ненавижу раздавать автографы, но… фарс слишком хорошо удался.

На часах пробило три часа ночи. Бургомистр нахмурился. Этот мугл явно начал слишком много себе позволять. Вот уже час он дожидался отлучившегося «на минутку» проведать раненых лекаря. Еда на столе остыла, лёд в ящиках с винами порядком растаял. Партия в карчху, наконец, так и не была завершена. Шестидесятитрехлетний необъятный Доэр Паркани раздраженно скомкал салфетку своей пухленькой ручкой, подозвал лакеев, чтобы те помогли ему подняться и вышел из зала. Если Радж считает, что можно заставлять главу города ждать, то он ошибается. Паркани велел светить ему по коридору в восточный флигель, где расположили пострадавших. В конце концов, подумал он, милосердие не такой уж и закоренелый порок. К тому же, насколько он понял, Мастер встретил своего ученика, к которому относился с особой теплотой и заботой. У старика не так уж и много желаний и привязанностей, решил смягчившийся бургомистр, чтобы лишать его их. Особенно учитывая все эти выматывающие его эксперименты в лаборатории Сатравенно.
Пока Паркани размышлял таким образом, он и сопровождавшие его лакеи и аркебузиры добрались-таки до искомого коридора. В дальнем его конце зияло распахнутое настежь окно, которое заботливые слуги кинулись закрывать, дабы его светлость не застудились ненароком. А его светлость в это время в недоумении стоял перед дверью в комнату, где сейчас, вероятно, и находился Мастер Радж. Причина его любопытства была вполне вещественной и являла собой помятый лист гербовой бумаги, используемой на Бадросе лишь высокими особами при ведении дел или официальной переписке. Доэр нетерпеливо отодрал бумагу от прикреплявшего ее к двери мугловского дротика и принялся читать.
«Дорогой Коэл, вынужден уведомить Вас о негласных подробностях последних событий, имевших место в Федиции на прошлой неделе. Согласно полученным нами сведениям, инициатором проведения этих злодейств была Ложа, а непосредственным и, нельзя не признать, чрезвычайно талантливым и поднаторевшим в своей мерзости исполнителем - некий рагригский агент, именуемый в воровских кругах Шолкамишем или как-то в этом роде. Бывший влиятельный член Воровской Гильдии. Ранее орудовал под кличкой «Зудящая смерть». Трижды заочно приговаривался к смертной казни. Отличительные черты последнего…»
На этом бургомистр отвлекся от чтения, так как лейтенант аркебузиров внезапно опустился на колени и принялся разглядывать дверной порог. Оба лакея побледнели и отошли от двери на несколько шагов. Но Доэр Паркани уже не замечал ничего вокруг – его взгляд также приковала к себе нижняя часть двери, перед которой они стояли. А точнее – маленькая темная струйка крови, которая на глазах у всех собравшихся перекатилась через порог и медленно, очень медленно начала подползать по паркету все ближе к домашним туфлям бургомистра.

Шарканиш. Человек. Ромус.

На фонарном столбе висел мугл.
Его труп мерно покачивался на толстой жгутной веревке прямо под стеклянным кубом, неровным светом раздвигающим предрассветную мглу футов на пять вокруг себя. При каждом порыве крепчающего морского ветра на пустынной улочке, одной стороной обрывающейся в воду, явственно слышался скрип стонущей под мертвым грузом оборванной снасти.
Шарканиш, опираясь на замызганную в крови и грязи шпагу, как на клюку, тяжело опустился на доски помоста в кругу света, прислонился спиной к импровизированной виселице и закрыл глаза.
Ещё два часа. Ещё два часа кромешного ада, который он устроил своими собственными руками. По боковым переулкам, подальше от неистовой толпы, так до сих пор и не утихомирившейся. Четыре нападения, начавшихся и отбитых в полном молчании с обеих сторон. Никто уже не желал разбираться во врагах и союзниках. Били после выпивки, били, чтобы убивать, били, чтобы бить. Били все и всех.
Третью рану в правую руку он получил от сошедшей с ума старухи, стрелявшей по окнам и прохожим из многозарядной р’оскилльской винтовки. Сквозную, в плечо. Он даже и не заметил её сначала, продолжая брести, пошатываясь, к порту. Из последних сил перевязал её тряпкой, сорванной с волос. Зубами помогая себе затягивать на плече узел, он краем глаза увидел, как убили ту старуху. Какой-то в конец озверевший матрос в разодранной рубахе прыгнул на нее из окна второго этажа корчмы, ревущей хором пьяных голосов. У того и оружия не было – лишь бутылка с отбитым дном. Когда ее зеленое стекло в десятый раз со всхлипом вошло в тело, уже давно даже внешне переставшее напоминать человека, шут усилием воли поднялся на ноги, одна из которых была вывернута после падения из окна Ратуши, и захромал дальше, мечтая убежать из этого пристанища взбесившихся демонов. Но тщетно. Подобные картины сопутствовали ему везде, где бы он ни шел.
Где-то невдалеке послышались голоса. Шарканиш медленно приоткрыл глаза. В полуфуте от его лица качалась какая-то веревка. Он попытался сфокусировать взгляд, здоровой рукой помассировав веки. Веревка на поверку оказалась кишками, вывороченными из вспоротого живота повешенного и свисающими почти до самого помоста. Шут перевел взгляд наверх и равнодушно вгляделся в мордочку подвергшегося экзекуции. На ней не было написано ничего, кроме ужаса перед ожидавшим его, а теперь - свершившимся. Вылезшие из орбит остекленевшие глаза и синий распухший язык, вывалившийся из приоткрытого рта. Под странным углом. Так, что на мгновенье шуту показалось, будто мугл усмехается. Шарканиш привычно помотал головой и это, как ни странно, ощутимо его взбодрило. Ничего в этом городе уже не могло его удивить. Особенно после той психоделической картинки, которую он безвольно наблюдал возле пылающего дровяными складами рынка. Там, в ярких отсветах пляшущего пламени, двое подростков с мясом вырывали руки у израненного, но ещё живого мугла, а сидящая рядом на корточках девочка с интересом ковырялась палочкой в сочащихся кровью глазницах заживо разделываемого несчастного.
Голоса приближались, и Шарканиш, хватаясь за столб, поднялся на ноги.

- А я, сталбыть, и говорю: «Сидеть, говорю, стервецы, по кубрикам на судне, а не то вахту отсиживать будете всей командой!», а они мне…
- Да ты постой, я ж тя спрашиваю о чём…
- Вашу бабушку! Заткнитесь оба и дайте Мено договорить. Ну так что, сынок, зачем ты в этот горящий бордель-то сунулся?
- В какой ещё бордель?
- В Ромус, раздери его чума!
- Метко, Зугай!
- Точнее и не скажешь, чума их всех!
- Ну, так бы и сказали. А то – бордель. Я уж было…
- Не привязывайся к словам и не тяни волынку. Что там за дело?
- Да нету никакого дела. Говорю же, его светлость ничего не изволили приказываать. Разве что ждать дальнейших указаний.
- Весь бизнес ломает, небось? Коэл-то патриций, ему что – приказал, всего и делов, а нам расхлёбывай…
- Он хоть платит тебе? Нет?
- Прижимист хрыч старый, что и говорить.
- Хватит болтать, у стен тоже уши есть.
- Молчи больше, авось разумнее станешь. Его светлость, ежли узнает…
- Да что вы заладили «его светлость», «его светлость»! Привыкли подхалимствовать!
- Ты думай, о чем говоришь, твою бабушку!
- Не лезь на рожон, Лек, помереть всегда успеется…
- А что Сатравенно мне сделает? Тем более сейчас? Нету здесь ни ушей, ни стен, море вон одно, а город в огне – где он, этот Сатравенно, был, когда погром начался? Небось в поместье отсиживается!

- Прошу прощения.

При звуке чужого голоса все четверо разговаривающих моряков сразу прервали начинающуюся ссору, развернулись в его направлении и моментально достали из-за поясов оружие.
- Прошу прощения, господа, но я случайно услышал, что вы говорили о патриции Сатравенно...
Последние слова чуть было не стали для Шарканиша последними, потому что один из тех, к кому он обращался, тот бородач, который больше всех возмущался произволом означенного патриция, с воплем «драный доносчик» поднял обрез мушкета с явным намерением продырявить своего нового собеседника. Но стоящий рядом с ним высокий молодой парень, до того пристально вглядывавшийся в лицо шута, вовремя опустил дуло пистолета своего приятеля. Пуля шваркнула по доскам настила, а выстрел прошёлся эхом по тёмному боковому тупику.
- Ты чего творишь! Эта тварь…
- Постой, не торопись, Лек. Я его, кажется, знаю.
- А, капитан! – оживленно воскликнул Шарканиш, - какая удача! То-то мне ваш голос показался знакомым.
- Да-да, очень приятно, – скороговоркой проговорил Мено Тооргаен, оглядываясь на своих товарищей, - но, думаю, вам стоит идти своей дорогой. Время позднее и неспокойное…
- И знаете что, капитан, - продолжил говорить шут всё в том же жизнерадостном духе, роясь у себя в карманах плаща и не обращая никакого внимания на слова собеседника, - мне ведь с вами по пути.
- А с чего, - удивился моряк, - С чего это вы взяли, что я вообще куда-то собираюсь плыть?
- Более того, капитан, - сказал Шарканиш, с довольной ухмылкой доставая из кармана какую-то маленькую, тускло поблескивающую в свете ближайшего фонаря, вещицу и протягивая её на всеобщее обозрение, - я даже знаю, когда и куда мы с вами поедем.
- Какого чёрта?! – чуть ли не хором проговорили все четверо моряков. - Что это за… - на этом они разом замолкли и, не глядя друг на друга, убрали своё оружие.
- Так когда и куда, - глухим голосом спросил Тооргаен, вытирая со лба выступившую испарину.
- Прямо сейчас. В Скьёбенруг. – Милостиво разъяснил Шаркнаниш, засовывая обратно в карман серебряную печать Сатравенно, прихваченную им из поместья последнего.

Трое оставшихся на пирсе моряка ещё долго молчали, наблюдая, как шлюпка с Мено и незнакомцем удаляется в направлении темного силуэта стоящего на якоре корабля. Молчали они, когда из трубы «Нолбиша Северина» полетели искры, а само судно развернулось и, набирая скорость, вышло из порта. Всё так же, не говоря ни слова, они поприветствовали кивками присоединившегося к ним знакомого мичмана. Тот, не замечая их подавленности, с ходу попытался завязать разговор.
- Слыхали новость? Весь город уже гудит по этому поводу.
- Он и так гудит, и от его гуделки одни неприятности… - пробурчал в бороду Лек.
- Чего там ещё? – вяло поинтересовался другой.
- Так Коэл же загнулся! Сатравенно, туды его… Точнее, его загнули. Дом разворочен, во дворе трупов немеряно, а самого так отделали, что вот эта обезьяна цветочками покажется, - тут рассказчик махнул рукой в сторону повешенного на столбе мугловского трупа, - эй, ребята, вы чего? Я чего-то не то сказал?
Трое его слушателей угрюмо переглянулись и некоторое время вглядывались в начинающую светлеть морскую даль, где ещё виднелась быстро удаляющаяся точка парового краера. Напряженную тишину нарушил седоусый Зугай, выразивший общее настроение одной фразой, выговоренной с непередаваемой по своей смысловой насыщенности интонацией.
- Вашу бабушку!..

Шарканиш. Человек. Скьёбенруг.

Сотни и сотни лет тому назад серые чайки внутренних морей Данзарса вили гнезда на скалистом побережье Рума. Говорят, именно эти птицы заставили учёных с Шадарака задуматься о поисках новых земель за Большой Водой. Необычайно выносливые, они кружили над водной гладью Ясо, своими печальными криками пробуждая неизбывную тоску в душах жителей прибрежной полосы Старого континента, но никогда не задерживались там надолго и с каждым наступлением темноты улетали к своим гнездовьям, на неведомый тогда запад.
С приходом в Рум людей в жизни этих земель многое претерпело изменения. Коснулось это и гигантских морских птиц, согнанных со своих тысячелетних стоянок и понемногу вымирающих. Одно из их самых крупных гнездовий находилось на южной оконечности полуострова Скьёбен, там, где отроги Румских гор выходят к самому побережью. По жестокой иронии предопределения это же место облюбовали и первые поселенцы. Война с птицами за скалы (с особой темно-серой расцветкой камня и черными в нем прожилками) была очень короткой и кровопролитной только с одной стороны. Со стороны серых чаек, лишенных дома, потомства и жизни. В этой борьбе неравными были не только возможности противников, но и стимулы, побуждающие к схватке. Птицы отстаивали лишь свои жилища, люди же боролись за богатство. И второе, естественно, возобладало.
На восточном побережье Рума почти не растут леса. Нет здесь и болот с торфяными отложениями. Поэтому первые переселенцы сильно страдали от нехватки топлива. Десятки поселений вымирали подчистую от бессистемных заморозков, от повальных желудочных эпидемий, вызванных употреблением не обработанной на огне пищи, от зубов звероманьяков, безбоязненно подкрадывавшихся в холодные и затемненные деревни. Поэтому открытие (на пятидесятом году от начала освоения Рума) угольных копей на полуострове Скьёбен стало поистине эпохальным событием в истории Норсе. Получив доступ к гигантским залежам топлива, жители нового континента добились окончательной победы над местным непредсказуемым климатом. Иммиграция в новообразованные баронства после этого возросла на порядок и продолжала наращивать масштабы вплоть до экспедиции Крайса и Р’Ошской катастрофы.
Скьёбенруг за всё время своего существования считанные разы подвергался нападениям извне, что подчёркивало его исключительность на фоне постоянных и непрекращающихся войн между остальными баронствами. Мало кто из его буйных соседей отваживался в открытую пойти на конфликт с единственным экспортером энергетических ресурсов в Норсе. Если же такие безумцы и находились, то их тут же ставили на колени топливным эмбарго, а то и совместным ударом со стороны остальных баронов, напрямую зависевших от поставок угля в их владения. Таким образом, Скьёбенруг обладал, казалось бы, всеми исходными данными для того, чтобы стать полновесным лидером на заселенных людьми восточной и северо-восточных частях континента. Но не стал им. И не мог даже извлечь какой-либо политической выгоды из своего экономического превосходства. И этому были причины.
Начать стоит хотя бы с того, что полуостров Скьёбен заселяли выходцы из Р’Осскиля, в отличие от остального восточного побережья Рума, где преобладали риганхеймские и бадросские переселенцы. Северное Королевство уже в то время (незадолго до конца правящей династии и провозглашения республики) неохотно открывало свои границы для миграционных потоков, начиная проявлять те признаки изоляционизма, которые в дальнейшем привели к оформлению негласного железного занавеса Республики. Различия между выходцами из разных стран проявлялось во всех сторонах жизни, и хозяйственной, и культурной, и политической. Те, кто прибыл с юга Шадарака, отличаяясь вспыльчивым и воинственным характером, освоили бОльшую часть новых земель и занялись традиционными земледелием и скотоводством. Приплывшее вслед за рядовыми переселенцами риганхеймские и ван иридские дворяне в короткое время сумели занять соответствующее их происхождению положение среди норсетов. Их стараниями новые земли стали копией современного им Риганхейма. Копией своеобразной, раздробленной и мало подверженной веяниям времени. Немногочисленные же р’осскильцы с самого начала держались вместе, довольствовались небольшими прибрежными территориями, занимались ремеслом в самых разных его отраслях и редко проявляли интерес к политике.
На сотом году существования Скьёбенруга аполитичность его жителей привела к захвату власти в нём одним предприимчивым дворянчиком, который, достигнув некоей договоренности с местными финансовыми воротилами (уже тогда сосредоточившими в своих руках основную часть доходов от всей норсетской торговли), на зависть всем своим родичам возложил себе на голову баронскую корону. За приобретенными статусом и солидным денежным содержанием новоиспеченного владетельного князя не особо волновал тот факт, что реальная власть оставалась у выборного городского Магистрата, обладавшего большими полномочиями, чем иные парламенты на Шадараке. Так Скьёбенруг стал баронством, равным в правах с прочими государственными образованиями Норсе. Но идиллия достигнутого политического компромисса ушла в небытие сразу же после смерти первого барона Скьёбена, когда наследники последнего заявили свои права на обладание абсолютной властью в городе. Борьба баронов между собой за трон Скьёбена кровавыми узорами переплелась с кишащей бесчисленными интригами, бунтами и заговорами историей взаимоотношений между Магистратом (который поддерживали городские цеха, наемные кнехты и патрицианство) и сменяющими друг друга князьями (опирающимися на Церковь и местное немногочисленное рыцарство). В условиях тлеющей внутренней нестабильности Скьёбена о масштабной внешней политике говорить не приходилось. Да ему это и не было нужно. Скьёбенруг, заключивший в своих стенах пятую часть всего населения Норсе, и без завоевательных войн был неколебим в своем экономическом могуществе.

На огромной центральной площади города и прилегающих к ней улицах трудно было разбудить беззвучье, веками царящее здесь. Ни взрывы со стороны угольных шахт, ни мерный шум привозных р’осскильских генераторов с единственной в Норсе тепловой электростанции, ни стрекотанье воздушных кораблей с морского аэропорта, - ничто из этой технологической какафонии не проникало сюда, в сердце Скьёбенруга. Лишь приглушенный говор людей, тысячами шепотов поднимающийся от мостовых, нарушал безраздельно властвующую здесь тишину. Талантливые скьёбенские архитекторы прошлых столетий вырвали у Румских гор тайну безотражательности эха и успели воплотить её в делах рук своих незадолго до своей гибели в ходе очередного антибаронского мятежа. Стены всех зданий вокруг площади были выложены из местного серого камня, обтесанного особым, ныне утраченным методом. Результатом этой поистине титанической работы стало почти полное поглощение стенами большей части звуковой гаммы. Площадь Молитв являлась идеальным местом для избавления от шумной и крикливой суеты мирской. Эха там не было вообще.

Шарканиш, кутаясь в новый, более длинный и темной расцветки плащ, вышел на открытое пространство и, привычно оглядевшись по сторонам из-за приспущенного высокого воротника, захромал вглубь площади, пробираясь сквозь молчаливую толпу и далеко обходя беззвучно гремящие коваными сапогами патрули кнехтов.

В широком, опоясывающем площадь кольце высоких (по норсетским меркам) трех-четырехэтажных зданий, высились две рукотворные громады, своей готической величественностью поражавших воображение впервые их увидевших. Ратуша с заседающим в ней Магистратом мрачно глядела из своих затемненных широких окон-глазниц, строго распределенных по этажам, на высящийся рядом с ней многобашенный Храм Ушедших.

Подходя ближе к высоким створкам ворот собора, Шарканиш удвоил бдительность и осторожность. Кнехтов здесь было непривычно много, опасался он также и патрицианских шпиков, которые, будучи его коллегами, также не брезговали хорошо оплачиваемыми мокрыми делами. Кроме того, светиться в его нынешнем неясном положении было попросту опасно. К воротнику добавился складчатый капюшон, оставивший на неясном вечернем свете только кончик подбородка. Ничего особенного в этом не было – вблизи Храма ходило достаточное количество монахов, как здешних, так и приезжих, по традиции не желающих открывать свое лицо после вечерних молений.
Войдя в полумрак собора, где коленопрелоненные молящиеся обрывающимися шепотами повторяли слова вышедшего на амвон священника, Шарканиш медленно прошел вдоль стен, мимо стоящих по периметру внутренних часовен, к решетчатым воротам, расположенным прямо за алтарным жертвенником, закрывающим проход к лестницам, ведущим к Пернатой башне и к гробницам умерших князей и первосвященников.
Стоящие на страже рыцари из конгрегации Кающихся (глубокорелигиозных дворян, давших обет покаяния и безвозмездного служения за духовные проступки – в знак послушания продевавших в правые брови серебряные серьги с гербом Храма Ушедших - на время исполнения принятых епитимий) после недолгого спора пропустили шута внутрь, а затем вновь опустились на колени перед алтарем.

Лестницы прямые, коридоры с ответвлениями тупиков, лестницы винтовые, вновь коридоры, - весь этот лабиринт каменных мешков, уходящий глубоко в скальные породы, и, по преданию, оставленный обожествленными Ушедшими, отнял даже у знающего дорогу Шарканиша более получаса. Постепенно серая антизвуковая облицовка стен сменялась базальтовыми выступами, и когда шут, хромая от усталости ещё сильнее, добрался до одного из самых нижних склепов, шум его шагов раздавался всё отчетливее, перекликаясь с эхом громких голосов, раздававшихся из-за низкой металлической двери в глубине неуспокоившейся гробницы.

В просторном зале, своей естественной бесформенностью напоминавшем грот, прямо напротив двери стояли каменные скамьи, закованные в монументальную трехъярусную конструкцию. Она подсвечивалась многосвечными подвесными канделябрами, спускавшимися с высоких, неразличимых снизу сводов. Все три яруса скамей были заняты фигурами в черных балахонах с опущенными на головы капюшонами. Лицом к полукругу этого амфитеатра, за странной формы кафедрой стоял маленького роста старик, длинные седые волосы которого свободно растекались по широкой монашеской рясе. Прервав на полуслове свою речь, он, не оборачиваясь к вошедшему в залу Шарканишу, приглашающим жестом повел рукой и спокойно проговорил в наступившей тишине:
- Вы как раз вовремя, сын мой. Ложа ждала вас.

Шарканиш. Человек. Скьёбенруг.

- Так ты вообще не собираешься мне говорить о миссии?
- Ловишь на лету, сестрёнка.
- Прекрати издеваться! Ты обязан рассказать мне… в конце концов, я же главная в отряде!
- Хе-хе. Именно поэтому тебя не допустили на собрание и…
- У меня были другие дела!
- …И не потрудились известить о целях твоей предстоящей руководящей деятельности.
- Это всё отец. Я угадала?
- Кто ж ещё. Вместе с деньгами он вручил мне длинный список тех зелий его собственного производства, которые он на мне испытает, если с тобой что-то случится. А ещё…
- Вот видишь – ты будешь всего лишь меня охранять. И ты не…
- Всего лишь? Ну да, хе-хе… Чума подери! Надень капюшон обратно, а то я ненароком подпалю тебе волосы. Своды всё ниже… Давненько я здесь не хаживал.
- Погаси эту смоляную гадость вообще! Я прекрасно вижу и без неё. И ты так и не ответил на мои вопросы.
- Зато я тут почти ничего не вижу даже с факелом. И если ты надеешься, что отправишься с отрядом без меня, когда я сломаю себе шею в этих коридорах, то глубоко ошибаешься. У остальных есть чёткие инструкции на этот счёт. Это будет полный провал твоего дебюта.
- Пожалуй, я соглашусь и на такое, потому что мне всё больше хочется спустить тебя с лестницы самой.
- А вот и лестница. Легка на помине. Давай руку.
- Я в состоянии сама…
- Руку, говорю, давай, а то и оглянуться не успеешь, как полетишь вниз вместе со своим темномагическим зрением. Вот так. Очень наглядно. А теперь давай руку и смотри под ноги. Хватит шипеть, Ленту разбудишь…

Крутая винтовая лестница, тёмной бесформенной шахтой проваливающаяся в конце тупикового коридора, была преодолена почти в полном молчании, если не считать тихих проклятий, с известной регулярностью призываемых на выщербленные временем и коваными сапогами ступеньки. Спустя несколько минут осторожного спуска стены, ранее тесно опоясывающие лестницу, раздвинулись в более просторное помещение, в котором неровный и пляшущий свет факела выхватывал у темноты лишь небольшой кусок стены, с зияющими в ней окнами коридоров и их ответвлений. Обе закутанные в плащи фигуры прошлись вдоль стены, а затем уверенно углубились в один из тёмных проёмов. Звуки их шагов, многократно отражаемые эхом, не замирали, а напротив, множились вдали неясными шорохами.

- Хорошо. Пусть всё тайное в задании останется за тобой. На то воля Учителя. Но…
- Первые разумные слова, которые я от тебя услышал за сегодняшний вечер.
- …Но кое-что тебе всё-таки придётся рассказать.
- Чума Поднебесная! За что мне сие наказание...
- Прекрати кривляться! Я действительно должна это знать.
- Что «это»?
- Я желаю знать, что сталось с убийцей моей матери.

Некоторое время оба спутника шли молча, один – обдумывая вопрос, другая – в ожидании ответа. Затем Шарканиш внезапно остановился и, не оборачиваясь к собеседнице, глухо спросил:
- Жаждешь подробностей?
В наступившей тишине отчётливо слышались какие-то странные скребыхания и шорохи. Звук был такой, что казалось, будто с потолка крошится камень. В другой ситуации любой человек обязательно обратил бы на это внимание. Но сейчас в широкой скальной галерее раздался лишь тихий ответ:
- Да. Хочу. – После чего, как бы извиняясь, было добавлено. – Ты же знаешь, что это важно для меня. Шаарни?
- Отлично. В таком случае… изобразим наглядно. - С этими словами шут прицельно швырнул факел куда-то в потолок, а затем, выхватив шпагу, с места рванул к стене, где слышался тонкий вой свалившегося вниз звероманьяка и явственно ощущался быстро распространяющийся запах горелой шерсти. Недолгая борьба – и вот уже факел вновь в руке Шарканиша, освещая жалобно скулящего уродца фута в два длиной, намертво прижатого каблуком ботфорта к земле. Неестественно вывернутая верхняя лапа звероманьяка, с насаженными на пальцы выгнутыми заострёнными напёрстками, бессильно скребла по полу в паре дюймов от маленькой самодельной заточки. Другая лапа с подобным же вооружением неподвижно лежала чуть поодаль. Отдельно от тела.
- Зачем тебе понадобилось…
- Некоторые создания несут потенциальную опасность, знаешь ли. – Шарканиш провёл клинком вдоль шеи притихшего зверька и чуть выше поднял факел, в свете которого лицо его выглядело постаревшим и осунувшимся. - Эта тварь, к примеру, вполне могла спрыгнуть нам на голову и при благоприятных для неё условиях хорошо поужинать свежей человечиной.
- Он бы не стал этого делать. У них миграци…
- Да-да, в принципе мы знаем, что эти существа заняты своими делами и далеки от того, чтобы нападать на нас. По крайней мере в данный момент. Но ничто не может изменить нашего восприятия их в качестве угрозы. Ни они, ни мы, ни какие бы то ни было третьи лица. Только смерть.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Иногда лучшим выбором становится их смерть, - последние слова шут произнёс сквозь зубы, закончив их одним быстрым ударом шпаги, разрубившим тельце звероманьяка чуть ли не надвое, - а порой… порой их становится слишком много. – Шарканиш, не глядя на собеседницу, небрежно вытер клинок о тряпки, покрывающие труп. – И тогда…
- Шаарни, постой. Учитель говорил тебе о свойствах клейма? Ты должен…
- Неважно. – Оборвал шут, - Всё это не имеет значения перед цифрами. – Шут со свистом втянул воздух и продолжил, смотря куда-то поверх лица своей слушательницы. - Один, семь и две тысячи восемьсот. Или, вернее, две тысячи восемьсот, семь и один.
- При чём здесь…
- Сегодня утром уточнил, просматривая сводки новостей. Для того, чтобы достать искомого мугла… - тут Шарканиш наконец встретился с внимательным взглядом необыкновенно красивых серых глаз и устало, но уже без прежнего озлобления добавил, - …твой названный братец собственноручно отправил на тот свет ещё семерых, просто попавшихся под руку, и положил под нож без малого три тысячи противных нашей вере созданий. Эдакий подвиг с трудом поддаётся осмыслению и… - Внезапно лицо его перекосила гримаса боли, причём боли, по всей видимости, совершенно физической, - Чума подери!.. Что за пакость такая… Аани…
- …Словно ледяная рука сожмёт твоё сердце и начнёт выкручивать навстречу благостной тьме… Похоже?
- Ещё как… Если только без благости… Вроде отпустило… Что это было… Нет, чёрт, опять…
- Ничего, это быстро проходит… Обернись и сам посмотри. Неужели нигде раньше такого не видел?
- О чём ты? Это… – Шут оглянулся и… замер, не в силах произнести ни слова от представшей перед ним картины. На том месте, где несколько мгновений назад лежало тело убитого им звероманьяка, теперь растекалась быстро испаряющаяся лужа вязкой иссиня-чёрной субстанции. Собственно от трупа оставался лишь неровный скелет, желтоватый окрас костей которого местами был словно закопчён. Над жидкостью поднимался плохо различимый тёмный дым, тонкими непрерывными нитями стелящийся по земле прямо к Шарканишу и пропадающий или теряющий цвет при соприкосновении с одеждой последнего. Спустя пару минут напряжённого молчания, на протяжении которых шут не мог оторвать остановившегося и ещё более помрачневшего взгляда от лежащих перед ним обугленных костей, на его руку легла маленькая ладонь.
- Не волнуйся, это сделал не ты…
- Я видел. Так вы восстанавливаетесь… я правильно понял?
- Да, но ты не совсем…
- Не совсем такой, как прочие адепты. Ещё бы, бастард, будь он трижды бастард - не магик. Так почему же?..
- Клеймо. Оно становится твоим стражем и вещественной мерой того, что ты… так часто совершаешь. Прости, но я думала, что Учитель сказал тебе…
- Всё ясно. Магистратура, выдранная у Храма кровавым потом – это не просто титул, почёт и положение… Это ещё и эта дрянь прямо над сердцем. Чума с ней. Идём. Мы и так слишком задержались.

Когда лабиринт каменных мешков и коридоров наконец закончился, и настал черёд повозиться с насквозь проржавевшим замком решётчатой двери, закрывающей выход на пустынное побережье, Шарканиш с задумчивым видом произнёс:
- Полгода.
- Что «полгода»? – оторвалась от своих мыслей его спутница.
- Именно столько ты на меня дулась из-за той истории с несчастным Оффеном. Вот уж действительно…
- Хватит об этом. Я бы предпочла забыть эту гадкую историю.
- Прекрасно. Тогда будем стараться. – Шут всё же справился с заедающим амбарным замком: отбросив ключ, раздробил массивную дужку выстрелом в упор из кулеврины, и с усмешкой повернулся к Аани. - Ты ведь, наверное, уже и забыла, каково это – иметь дело со мной?
- У ж ты-то наверстаешь, - едко заметила последняя, скорым шагом направляясь к виднеющейся невдалеке вытащенной на берег шлюпке с сидящими вокруг неё людьми в широких монашеских балахонах. Один из них, видимо, заметил подходящих и окликнул их, прочитав что-то вроде строки из молитвы. Аани хотела было ответить, но в этот момент Шарканиш, изо всех сил, надрывая глотку, истошно проорал чуть ли не на всё близлежащее побережье:
Отцы и сэры! Ноги в лодку, вёсла в руки! Их высочество изволят спешить!


Шарканиш. Человек. Море Ясо и острова Драконьего архипелага.

Обе луны перекликались оттенками отбрасываемых теней на тёмном и безоблачном небосводе. Свет их был так ярок, что временами можно было различить очертания ближних к кораблю обрывистых берегов. Меньший из двух данзарских спутников висел совсем низко над зачернённой линией горизонта на востоке и казался далёким маяком, указывающим тусклую, теряющуюся в ошском направлении лунную дорожку.
Небольшой паровой шнек, не замедляя хода, одним выверенным движением обогнул пенящуюся гряду выступающих из воды рифов и выровнял курс на проклятый остров. Шарканиш, бесшумно притворив дверь в крошечную кают-компанию, обошёл неподвижно стоящего на мостике рулевого и, прислонившись к высящейся перед вовсю дымящей трубой мачте, в который раз за последние сутки принялся обдумывать предстоящее ему и всему отряду действо.

- Всех их не наберётся и трёх десятков… Насчёт численности можешь не сомневаться, я лично занимался этим вопросом, - благообразный сухонький старичок аккуратно перебрал пергаменные листы на столе и, отложив очередную кипу гербовой бумаги в сторону, вздохнул, - Вот если бы я мог на таком расстоянии прочесть их мысли, тогда… я ведь очень слабый маг, сын мой.
Шарканиш внутренне усмехнулся: оказывается, просканировать на наличие живых душ остров в сотнях миль от своего места пребывания – это проявление чародейской слабости. Впрочем, вслух эту мысль он высказывать не стал, а лишь позволил себе некоторую нейтральную улыбочку.
- Миссия эта, конечно, в некоторой степени сложная, и не без трудностей, но в общем плане вполне выполнима, - архиепископ скомкал сразу несколько испачканных в чернилах листов, а затем одним прищелкиваньем тонких, унизанных перстнями пальцев испепелил их короткой вспышкой дымного пламени прямо на краю стола, так что на мгновение из скудно освещённого кабинета оттенилась его согбенная, утопающая в высоком кресле фигура, - сам понимаешь, в ином случае об участии баронессы не могло быть и речи…
Шут понимающе хмыкнул. Вчерашняя более чем длительная и весьма содержательная беседа с патроном помнилась отчётливо.
- Я полагаю, у тебя возникает очевидный вопрос: почему против группы первоклассных магиков отправляется дюжина человек? Что ж, отвечу по нескольким пунктам. Самое главное, что ты должен для себя уяснить… вся эта масса чародеев – профессионалы отнюдь не в боевых заклинаниях, кроме того, они попросту не смогут применить на вас мало-мальски сильные заклинания из-за… хм-хм… внутреннего, психологического запрета.
- Если быть честным, такое поведение перед лицом гибели для меня мало понятно.
- Видишь ли, согласно расчётам Департамента Магии, в которых в своё время принимала участие и моя скромная персона, - при этих словах архиепископ улыбнулся одними губами, взгляд же его, напротив, стал ещё холоднее, - сильные возмущения магического фона в непосредственной близости от Оша могут оказывать некоторое деструктивное влияние на окружающий остров барьер. Есть тут и ещё одно странное, выявленное уже лично мной, без всякого участия моих бывших коллег, обстоятельство, которое, несомненно, сыграет нам на пользу. – Его высокопреосвященство наконец закончил возиться с бумагами и, откинувшись на высокую спинку кресла, добавил. - А именно тот факт, что использование чёрной магии в этой же локации абсолютно безвредно и, что более для нас важно, практически не подлежит выявлению с дальних дистанций. Из Риганхейма – так точно.
- А драконы – в качестве подстраховки?
- Именно, сын мой, именно.

Тишина, оборвавшая мерный шум двигателя, вырвала Шарканиша из лёгкой дрёмы. На палубу выбрались и расположились по бокам её остальные участники отряда: четверо монахов и шестеро «кающихся». Первые отбросили на спину капюшоны, открыв опущенные на руки головы с затянутыми в тугие косы по преимуществу седые волосы. Рыцари же и вовсе сняли с себя плащи, особой манерой завернув и обвязав их вокруг левых рук. Плотно облегающие их торсы кольчуги, мутно поблескивая на лунном свете, плавно переходили в окончания длинных серых подрясников, на которые и были надеты. И те, и другие замерли, стоя на коленях у самых бортов, по всей видимости, молясь.
«В этом есть свой резон» - мрачно подумал про себя Шарканиш, направляясь к носовой части ощутимо замедляющего свой ход корабля.

Аани спала в единственном на судне подобии на каюту, приняв какое-то сонное снадобье, чтобы хоть немного отдохнуть и сбросить напряжение перед самой высадкой. При воспоминании об этом Шарканиш поморщился – он не одобрял подобных алхимических стимуляторов (вкупе с неизменно сопутствующими им побочными эффектами), равно как и страсть к их изготовлению, смешиванию и пробному употреблению, которая передалась его юной подопечной от отца (в своё время написавшего ряд трактатов, посвящённых наиболее тяжёлым отравляющим веществам, антидоты к большинству из коих так до сих пор и не были найдены…). Но вступать с Аани в новые пререкания было бессмысленно, как ввиду её упрямого и непрошибаемого характера, так и потому, что к этому времени Шарканиш исчерпал практически весь свой запас аргументируемого красноречия. Все три часа, которые быстроходное храмовое судно потратило на большую часть намеченного
пути, были потрачены на детальный психоаналитический разбор назревающей ситуации, отвлекающие разговоры, препирательства, споры и откровенную ругань по всем мыслимым и немыслимым поводам. Словом, когда Шарканишу непререкаемым тоном было заявлено о решении принять некое зелье успокоительного действия со сложносоставным и зубодробительным эльфийским названием, он просто махнул рукой, закрыл глаза, умыл руки… и, вяло поругавшись напоследок, заботливо уложил в гамак и накрыл своим собственным плащом мгновенно заснувшую баронессу.
Разбудить её и объяснить, где она находится, почему, что они должны делать и как выбраться из подвешенной в метре от пола постели, оказалось делом не таким уж и сложным, но занявшим довольно длительное время. Поэтому, когда они всё-таки закончили выяснять отношения, собираться с экипировкой и мыслями и выбрались на палубу, шнек, пыхнув пару раз дымом из трубы, вошёл в узкую расщелину фьорда и, окончательно остановившись, бросил оба якоря у самых берегов. Самого восточного острова Драконьего архипелага.

Шарканиш. Человек. На востоке Драконьего архипелага.

Маленький полураскрывшийся бутон безымянного цветка терялся в клоке жухлой и жёсткой травы. В тени выбивающегося из земли скального выступа, местами поросшего красным лишаём, его белые лепестки, растрёпанным венком окаймлявшие желтоватую сердцевину, отсвечивали каким-то ядовитым болотным оттенком, длинный и хрупкий на вид стебелёк, напротив, казался и вовсе бесцветным и болезненно-прозрачным. Первый лёгкий порыв ветра – и несоразмерно тяжёлое для несущей части пахучее навершие затрепетало вместе с окружающими его и более подходящими для расстилающегося вокруг них каменистого ландшафта травинками. На мгновение свет только-только поднявшегося дневного светила несколько затуманился и преломился, тени от повсюду встречающихся выходов скальной породы незаметно выросли и так же стремительно прижались обратно к своим основаниям. Насторожившееся было растение вновь потянулось к невидимому источнику тепла, когда короткий и тяжёлый удар ступившего на него кованого сапога прервал его прежнее существование. Примятая к земле трава никак не отреагировала на прошелестевшую почти вплотную над ней серую ткань подрясника, так и замерев поверженной. Один лишь обезглавленный стебель медленно поднимался и расправлял свою растоптанную безликость, тихо шипя выступившими на месте разреза ядовитыми выделениями и распространяя в замершем вокруг него воздухе сладковатый запах тления.

- Милорд, последние сканеры прибудут с минуты на минуту. Предварительная обработка результатов обследования барьера завершена, и в общем варианте они, как вы и указывали, телепортированы прямо в Департамент. – Маленькая, закутанная в походный, неопределённого цвета плащ фигурка седой магички почтительно склонилась за плечом у облачённого в длинную бирюзовую мантию высокого мужчины. - Какие будут дальнейшие распоряжения?
- Передай нашим аналитикам, чтобы они заканчивали с обсуждением. Бесконечные споры, сомнительная работоспособность и эти их «собственные мнения» порядком утомили меня за эту неделю. – Поименованный «милордом», относительно молодой ещё человек, брезгливо махнул рукой. – Если будут артачиться, скажешь охране выпроводить их из центра… Пусть хоть напоследок делом займутся.
- Прошу прощения, милорд, что вы имеете в виду?.. – Осторожно переспросила старая женщина. - Вся работа уже практически завершена и…
- Мне плевать. Начинайте собирать лагерь. Через пару часов корабль полетит обратно в Ленцию вне зависимости от желаний этих никчёмных исследователей. В крайнем случае могут там и остаться, мне же надо как можно скорее добраться до Гвары… словом, пусть сворачиваются, ясно, Кэррил?
- Да, милорд. – Магичка ещё немного постояла в нерешительности, а затем развернулась и скрылась в проходах между палатками. Герцог ещё раз окинул взглядом темнеющий на востоке туманный силуэт Оша с зависшими над ним тёмными облаками и с неудовольствием подметил, что ветер с севера всё усиливается. Дальше развить эту мысль он не успел, так как в следующее мгновение разом отяжелевшее и материализовавшееся небо опустилось прямиком ему на голову, и сознание оставило его, напоследок успев содрогнуться от быстро обволакивающих тело скользких и мертвяще-ледяных пут.

Лагерь риганхеймской научной экспедиции, занимающейся исследованием зачумлённого Оша, раскинулся посреди крайнего в гряде Драконьего архипелага острова. Тут и там по долине были хаотично расставлены несколько десятков палаток самых разных форм и расцветок. С западной и южной стороны лагерь окаймлял край срединного островного плато, возвышающегося на добрую дюжину футов над уровнем моря, которое, в свою очередь, ровно подходило к самой восточной оконечности занятого экспедицией пространства. Чуть поодаль к северу высился серый монолит корпуса воздушного корабля с нависающей над землёй облупленной статуей виверны на далеко выдающемся и, казалось, лишнем в подобной конструкции форштевне.
Из центрального, самого крупного в лагере сооружения, представляющего собой ту же палатку, но составленную из пластика и толстой непромокаемой ткани, закреплённых на основательном металлическом каркасе, начала выходить возбуждённо переговаривающаяся группа людей. Пятеро или шестеро из них, в багряной униформе королевских гвардейцев, довольно бесцеремонно выталкивали остальных из помещения, служившего членам экспедиции одновременно лабораторией и залом собраний. В ответ на такое обращение на головы охраны сыпались возмущённые крики и оскорбительные выпады.
- Это сущее издевательство! – Потрясал сухонькими кулачками седобородый маг в жёлтой хламиде. – Олухи несчастные! У вас мозгов хроническая недостача от рождения!
- Функционеры больные! – Вторил ему приблизительно одинакового с ним возраста старичок. – Я таких вышвыривал из университета после первого же собеседования! Они небось и колдовать-то по-человечески не умеют! Сопляки!
- Тише, тише, господа исследователи, - насмешливо проговорил здоровенный усач с офицерскими нашивками под единственным эполетом на правом плече, с усилием закрывая массивную дверь лаборатории и запечатывая её на узлы загудевшего от активации защитного поля, - не дай Хранитель, помрёте от усердия. Возиться потом с вами…
- Вы срываете нам всю работу! – Попытался перекричать своих негодующих коллег абсолютно лысый и ещё более великовозрастный магик, пробиваясь к запертой двери, и для пущей убедительности принялся судорожно листать какие-то бумаги с прорисованными на них чертежами и четырёхэтажными многострочными формулами, стремясь привлечь ими внимание небрежно отстраняющего его гвардейца. - Вы не понимаете, мы должны завершить…
- Вот мы вам и помогаем всё это дело завершить. Окончательно, так сказать, и бесповоротно, - усмехнулся добродушно настроенный офицер, молодецки покручивая усы и подмигивая своим также веселящимся от души подчинённым, а затем наставительно, наслаждаясь своим начальственным положением, пояснил, - приказ это, господа, приказ. Милорд отчётливо разъяснил: пора сворачивать лавочку. И собираться тоже. А приказы у нас, как известно, не обсуждаются. Или кто-то захотел обсудить эту проблему с герцогом в личном порядке? – Тут он выдержал внушительную паузу, с довольным видом обвёл взглядом притихшую, но всё ещё недовольную толпу учёных, в массе своей пожилых людей, удовлетворённо кивнул головой и собрался было ещё что-то нравоучительное добавить, когда его громко окликнул дозорный с обрывистого края каменистого плато.
- Капитан! Нужна ваша помощь, - обеспокоено крикнул тот, поминутно оглядываясь через плечо на что-то позади себя, что стоящие внизу увидеть не могли, - Тут чумовщина какая-то… - на этих словах он, коротко вскрикнув нелепо взмахнув руками, исчез за кромкой скалистого выступа, на котором стоял мгновение назад. Впечатление было такое, будто что-то схватило его за ноги, а потом со страшной силой дёрнуло назад.
От неожиданности все столпившиеся перед лабораторией не могли вымолвить ни слова, равно как и предпринять какие-либо действия, потому как через несколько секунд пропавшего из виду часового заменили три фигуры в строгих монашеских одеяниях, которые особенно контрастировали с закрывающими лица ярко жёлтыми масками. В нависшей над лагерем тишине меньшая и центральная фигурка медленно подняла руки перед собой, отчего просторные рукава рясы приспустились вниз и открыли два тонких, явно женских запястья. Полусомкнутые ладони начали покрываться мутной и тёмной пеленой, а затем одним резким пассом, вывернувшись и разойдясь в стороны, послали к небу быстро растущий в полёте сгусток пенящейся тьмы. Достигнув некоей определённой точки над долиной, он, чуть помедлив, с утробным всплеском разорвался на опадающую полупрозрачным каскадом, влажно поблескивающую и заметно пульсирующую плёнку, которая за считанные мгновения обволокла лагерь, искусственно затемнив всё его пространство.
Не дожидаясь ответных действий со стороны магиков, сразу с нескольких сторон – из проходов между палатками выдвинулось ещё с полудюжины нападающих - в скученную и порядком растерявшуюся толпу один за другим полетели извивающиеся в воздухе и плохо различимые в полёте полосы, чёрными и склизкими верёвками впивающиеся и оплетающие намеченных жертв. Гвардейцы запоздало выхватили мечи, наращивая в руках боевые пульсары, вверх ударило несколько серебристых молний и приглушённые мерным гудением материализовавшихся в воздухе защитных полей возгласы «нас блокировали!..», «антителепорт, у них антителепорт!..» утонули в нарастающей атмосфере всеобщей паники.

Шарканиш осторожно вышел из-за ближней к месту действия палатки, отведя напряжённую руку с кулевриной в сторону и изредка поглядывая на синхронно движущегося с ним монаха. Работать в паре с этим воинствующим священнослужителем оказалось вполне приемлемо, по крайней мере, того аристократишку они взяли в оборот довольно быстро, не посмотрев на все его чины и магические умения. Да и сейчас дело предстояло ненамного сложнее…
«Рано расслабился, дорогуша», - успел подумать шут, чудом уклонившись от пролетевшего в паре дюймов от него файербола. Двое магиков, путаясь в полах длинных хламид и на ходу плетя заклинания, бежали прямо в его сторону. Поднятая было кулеврина с силой вырвалась из руки ещё одним разрядом, разорвавшись на куски где-то позади. От третьего пульсара Шарканиш увернуться не успел, и тот, попав ему в грудь, буквально отшвырнул его на повалившуюся стену палатки, но… никакого ощутимого вреда не нанёс. Шут, приподнявшись на локте, некоторое время недоуменно разглядывал призрачный силуэт себя самого, который на мгновение завис над тем местом, где он только что стоял, а затем развеялся от резкого порыва ветра. Осознание произошедшего пришло лишь после того, как над сердцем резкой болью дёрнулось… клеймо.
«…И препоручен будешь ему, и волшба не одолеет тебя, доколе полон будет смертный дар его…», - загорелись перед мысленным взором слова молитвы, властно произносимой архиепископом во время инициации. Шарканиш тихо ругнулся.
- Сюрприз за сюрпризом, чума их всех подери. Не хватало ещё псалмы разбирать по стихам…
Но времени на размышления у него не было. Оставшиеся в относительном меньшинстве магики, бросив ни к чему не приводящие попытки освободить своих товарищей, запеленатых в непрерывно меняющих свои форму и положение путы (отчего их лежащие на земле фигуры казались похожими на извивающихся толстых и чёрных опарышей), принялись отчаянно сопротивляться, начав применять более сложные и мощные заклятья. От сужающих кольцо боя «кающихся» всё чаще отлетали такие же их полупрозрачные копии, как незадолго до этого от Шарканиша; монахи, убедившись в бесполезности насылания связывающих заклинаний на более изощренных чародеев, сосредоточили свои черномагические умения на блокировке идущих от противников магических атак, предоставив завершать столкновение мечам теснящих гвардейцев рыцарей. Воздух озарялся вспышками взрывов, расцвечивающихся на ловко принимающих все удары летающих повсюду дымных щитах.
Те двое магиков, которые некоторое время назад пытались прорваться из лагеря, и теперь искусно сражались, несмотря на свой более чем солидный возраст, отличаясь от прочих своими особо вычурными заклятьями. Впрочем, долго их успешный дуэт не продолжался – из груди одного из них, опаляя длинную седую бороду, вырвался всполох иссиня-чёрного дымного пламени. Другой же, с выступившей испариной на лысине, поблескивающей в ярком и перемежающемся полумраком свете сталкивающихся заклинаний, направил в сражающегося рядом «кающегося» тонкую фиолетовую молнию, которая, пробив всю оставшуюся у последнего магическую защиту и затерявшись своим отражением в насыщенном клубами невещественного дыма воздухе, достигла своей цели.
Мало кто из сражающихся обратил внимание на то, как этот рыцарь, выйдя из боя, неровным шагом направился к маленькой женской фигурке, спустившейся в долину и в некотором отдалении от основного действа держащей рассеивающий щит, не позволяющий атакуемым магикам ни телепортироваться, ни даже слать сообщения о помощи… И лишь когда потерявшему волю и рассудок воину Храма оставалось до своей жертвы около десятка ярдов, Шарканиш, с помощью своего напарника избавившись от очередного противника, наконец заметил эту новую опасность.
Он не чувствовал своего тела, ничего не видел вокруг – он бежал, а бессильная ярость застилала глаза. Никогда ещё за свою жизнь он так не бегал. Никогда ещё в нём не было такой ненависти - к тому серому квадрату кольчуги, который никак не хотел приближаться… Но удача, эта слепая и непредсказуемая дама, на этот раз решила не оставлять шута – тяжело бредущий «кающийся», замешкавшись, остановился в нескольких шагах от неподвижно стоящей черномагички, а затем, будто почувствовав приближение противника, развернулся в сторону подбежавшего наконец Шарканиша как раз в момент, когда тот, не останавливаясь, занёс шпагу для секущего удара сверху. Скрежетнули прошедшие друг вдоль друга клинки, и длинное узкое лезвие оставило свой след на распоротом рукаве чёрного плаща. Вся былая неловкость и заторможенность одурманенного рыцаря пропала без следа, обратившись в невообразимые движения и финты мелькающего в воздухе меча. Преднамеренное отступление Шарканиша – так он пытался отвести своего противника как можно дальше от его первоначальной цели – по ходу поединка обратилось в вынужденное. Сил у шута, неплохого в общем-то фехтовальщика, хватало лишь на блокирование сыплющихся из самых разных позиций ударов и уходы от следующих друг за другом выпадов. И чем дальше, тем труднее это ему давалось – «кающийся», казалось, обрёл второе дыхание и с каждой секундой наращивал темп атаки. Шарканиш отскочил на несколько шагов назад и, не опуская шпагу перед наступающим противником, другой рукой осторожно выпустил Ленту из кармана. Впрочем, поединок он завершил сам. Где-то позади него прогремел взрыв, от которого содрогнулась и разом потускнела накрывающая долину плёнка, и рыцарь, внезапно остановившись, никак не прореагировал на новый выпад шута, поднырнувшего под замерший в воздухе меч и нанёсшего последний удар, уже ножом, в не защищённую кольчугой шею. Мрачный и отрешённый до того взгляд «кающегося» на мгновение прояснился, но… лишь для того, чтобы ещё через мгновение потухнуть уже навсегда, своей остекленевшей поверхностью отражая расходящиеся в вышине серые разводы туч. Если бы в этот момент шут оглянулся в сторону затихшего лагеря, то увидел бы, как его недавний напарник-монах одним дымным пульсаром в упор добил последнего из оборонявшихся магиков.
Небо понемногу прояснялось, открывая дорогу стремительным порывам набирающего силу северного ветра. Шарканиш, взяв бесчувственное тело Аани на руки, осторожно поднялся с колен. Обеспокоено всматриваясь в заострившие от страшного напряжения последнего часа черты её лица, он не заметил, как толстые, влажно поблескивающие лапы стелящегося по земле чёрного тумана медленно подобрались к самым его ногам.

Шарканиш. Человек. Восточная оконечность Драконьего архиепелага - море Ясо - море Ат - Гвара.

- Как ты себя чувствуешь?
- Хм… вообще-то этот вопрос должен задать я, тебе так не кажется? А так – просто превосходно.
- Выглядишь, как покойник.
- Благодарю за откровенность. Поверь, это не так уж и трудно. Пришпилил себе железяку между ребер – всего и делов. А если самому лень, так и попросить можно. У меня, знаешь ли, полным полно знакомых, которые в этом не откажут, и даже наоборот, с удовольствием проявят инициативу.
- Тебе не тяжело?
- Нисколько. К счастью, габариты у тебя не отцовские … Так вот, возвращаясь к знакомым и железякам. Мало мне искромсанной правой руки, на долгую память об одном ромусском… хе-хе… Приятеле… упокой Чума его муглофилову душу… мало мне той весёленькой ночки посреди толпы с выкипающими остатками мозгов… Нет, надо было ещё выклянчить себе магистратуру в Ложе, на свою голову…
- Снова… клеймо?
- Нет, чума его раздери, это я скушал чего-то не того!
- Не понимаю, вообще-то клеймо доставляет неприятности только поначалу…
- Угу, видать, мне оно противопоказано… Ладно, потом разберёмся.
- Шаарни.
- Да?
- Я уже в порядке.
- Ну и прекрасно…
- Я имею в виду, что в состоянии передвигаться самостоятельно.
- Да пожалуйста. Передвигайся, хе-хе…

Шарканиш, сосредоточенно зачищая шпагу пучком сорванной травы, заменяющей запекшиеся сгустки крови на клинке зеленоватыми разводами своего сока, краем глаза продолжал наблюдать за Аани, которая, пройдя несколько шагов по разгромленному лагерю, с непередаваемым выражением на ещё более побледневшем лице остановилась перед смятой голубой хламидой с выпирающими из неё острыми углами перемешавшихся друг с другом костей. Наверное, она бы ещё долго молчала, если бы шут, не спуская с неё внимательного взгляда, не спросил:
- Отвратительно, не правда ли?
- Ужасно… мы…
- Да-да, именно мы, - зло хохотнул Шарканиш, - или всё-таки Ушедшие сами спустились с небес…
- Не кощунствуй! – почти выкрикнула Аани, с усилием оторвав взгляд от обугленного черепа, в одиночестве скалящегося из-под тряпок поваленной палатки, и повернулась к подходящим к ним остальным участникам отряда, добавив уже тише. – Учитель знал, что поручал нам…
- Естественно, - разом помрачнел шут. – А уж если б ты знала всё, что он поручил мне, у тебя бы точно поуменьшилось бы рвения…
- Что ты хочешь этим сказать? – Аани подошла к нему вплотную и вгляделась в его посерьезневшее лицо.
- Сразу после возвращения в Скьёбенруг я отправлюсь на другое задание. Говорить о нём кому бы то ни было… даже тебе, - Шарканиш скривился, - я не имею права. Думаю, ты и так узнаешь о нём. И навряд ли оно тебе понравится, какими бы не были его причины и исход…
- Мне оно уже не нравится, - ответила Аани, всё так же глядя ему в глаза. – Но расспрашивать я не буду. Я полагаюсь на Учителя. И на тебя.
Оба помолчали, уже в окружении своих неразговорчивых подчинённых, а затем девушка громко и уверенно закончила разговор:
- Если пленные уже на судне, – кивок со стороны одного из священников, - то надо приступать к последнему этапу… - тут она перевела взгляд на Шарканиша и решительно добавила, - Пора заканчивать со всем этим.

Чуть помедлив, Аани присоединилась к подошедшим монахам, заняв своё место в образованном ими широком кругу в центральной части лагеря. Некоторое время они стояли неподвижно, а затем руки всех пятерых постепенно начали двигаться… и всё синхроннее и быстрее, уверенно выплетая в воздухе причудливые узоры, поначалу невидимые, а затем приобретающие всё более ясные, вязнущие в пространстве очертания… Шарканиш, завороженно и с некоторой опаской наблюдающий за этим черномагическим действом, пропустил тот момент, когда проскользнувшие между погруженными в транс фигурами искры обратились в извивающуюся сеть дымчатых линий, исходящих от рук колдующих и ими же удерживаемых. Да и были ли эти мгновения на самом деле? Не двигались застывшие в отдалении «кающиеся», навечно замерли останки недавних противников, плохо различимые в сокрывших их клочьях одежды и местной растительности, быть может само время последовало общему примеру и на самое себя прекратило заниматься бесконечными подсчётами?.. А ветер… так ли он вещественен, когда сполохи дымного пламени, вырываясь из колдовского круга и недалеко отлетая от него, вновь возвращались к вызывающим их… Шут отдавал себе отчёт, что уже не может отвести взгляда свершающегося перед ним, сердце его, казалось, уснуло, тогда как в голове один за другим проносились обрывки каких-то далёких и несуразных мыслей… Клуб тесно переплетённого невещества начал застывать, замедлять свои непроизвольные пульсации, а затем и опадать на землю хлопьями мутной пены. Чёрная клякса уверенно расползалась по земле внутри круга, и чем свободнее становилось пространство над ней, тем оформленнее проступали на отмершей поверхности черты мистического пятизвездья. Руки храмовых магиков наконец опустились, вслед за накрывшими и лица, и маски капюшонами. «Неужели не удалось? Хорошо бы…», - успел подумать Шарканиш, когда от подрагивающих в такт далёкой и тягучей молитвенной мелодии дымчатых краёв начертанного знака начали отделяться сменяющие друг друга, быстро растущие в размерах и овеществлённые из той же субстанции очертания… крылатого зверя. Его дымящаяся клыкастая морда задралась высоко к небу, и он беззвучно зарычал, медленно рассыпаясь в разлетающийся на ветру пепел. Скалистое плато, чуть помедлив, отозвалось далёким приглушённым эхом. Многоголосым и затянувшимся. Обряд был завершён.

Шарканиш помог Аани забраться в шлюпку и уже хотел сам к ней присоединиться, когда какой-то нарастающий по силе звук заставил его обернуться. Они совсем забыли про экспедиционный воздушный корабль. Гудел по всей видимости разогреваемый двигатель. Шут чертыхнулся и, махнув рукой одному из «кающихся», соскочил на берег. Аани что-то прокричала вслед, что именно, он не разобрал, хотя ясно было, что времени у них почти совсем нет. Со всех сторон. Обдумывать свои возможности как всегда времени тоже не было, поэтому он сосредоточился на том, чтобы добежать до открытого люка. Медленно набирая обороты, застрекотали винты, и корабль начал отрываться от земли. Уже в прыжке Шарканиш понял, что не успевает на долю секунды, но… в последнее мгновение корпус корабля словно подался вниз, и пальцы шута мёртвой хваткой зацепились за край выдвинутого трапа. Подтянувшись на руках к люку, он не принял во внимание ни сдавленный крик не поспевшего за ним рыцаря, ни скрежещущий по металлу грохот, раздающийся с верхней части корпуса – сейчас самым главным было отыскать тех, кто поднимал корабль в воздух. Сомнение в том, что таковые вообще наличествуют, обратилось в уверенность после скорых и безуспешных поисков по всем имеющимся на корабле помещениям. На ходу выхватывая шпагу, Шарканиш вышиб ногой дверь в пустую рубку, когда первый удар по корпусу, сопровождаемый оглушающим драконьим рёвом, сотряс корабль, опрокинув и протащив шута вдоль стены к пульту управления. От второго удара шпага укатилась через дверной проём в коридор, а пытающийся подняться Шарканиш, полупогребённый под обломками двери, отлетел в противоположный угол, с размаху приложившись головой об угол безымянного навигационного прибора. Третий удар лишь перекатил уже неподвижное тело ближе к раскачивающемуся на вырванных из низкого потолка проводах табло-монитора. На котором, под шипение разъярённой Ленты, быстро тускнела светящаяся надпись «Загрузка автопилота завершена. Курс на Ленцию…».

Очнувшись, Шарканиш некоторое время вглядывался в нижнее обзорное стекло в передней части рубки. Корпус корабля, насколько это было видно, сильно накренившись и на совсем не большой высоте – десять или двенадцать футов – рассекал воздух прямо над водной поверхностью. Поднявшись и помотав гудящей головой, шут подобрался ближе к развороченному пульту управления. В приборах подобного типа он практически не разбирался, да и бесполезно это было – панель с функциональными механизмами сиротливо валялась в углу, ничем – ни в прямом, ни в переносном смысле - не связанная с двигателями воздушного корабля, которые наверняка и сами были повреждены – из коридора ощутимо пахнуло застоявшимся запахом гари. Сколько он здесь провалялся, Шарканиш представлял себе весьма смутно, однако тот факт, что мигающий квадратик на аэронавигационном табло гораздо правее и ниже окончания искривлённой линии предполагаемого пути, говорил о том, что за это время корабль успел покрыть достаточно солидное расстояние – практически через все Ясо и Ат, а теперь… шут ещё раз оглядел схематическую карту залива, к берегам которого быстро приближалось сбитое с первоначального курса воздушное судно, прошептал, довольно усмехаясь:
- Фортуна милостива к нам, Лента, - он помог сонной змее забраться обратно в карман и проверил целость клещей, лениво трапезующих на дне их переносного жилища, затем подобрал далеко откатившуюся в подрагивающих от работы двигателей помещениях корабля шпагу. - Прибываем почти без потерь и, как ни странно... к месту назначения, хе-хе…
Он ещё раз оглядел полуразбитый монитор с траекторией полёта судна, толстые желтоватые стекла переднего обзора рубки и отметил про себя уже отчётливо виднеющиеся впереди очертания зелёных берегов Риганхейма. Они приближались с угрожающей быстротой, а корабль… корабль механический, скорости не снижал. Внезапно страшная мысль промелькнула у шута.
- Чума раздери, здесь же барьер!.. – и оставив рубку, он выбежал к опалённому и местами оплавленному выходу, сквозь который внутрь корабля со свистом врывался рассекаемый ветер.
- Терпеть не могу плавать… А чтоб их всех… - с этими словами Шарканиш, когда до берега оставалось не больше четверти мили, с разбегу нырнул в раскрытую пасть люка.

Тяжело нагруженная сельская колымага вынырнула из-за поворота и остановилась, когда со стороны залива раздался страшной силы взрыв, всколыхнувший верхушки деревьев, густо растущих вдоль всего побережья. Пока возничий и всё его семейство, мёртвым и вопящим грузом развалившееся на несущей части этого поистине немеханического средства передвижения, битых полчаса пытались привести в чувство костлявую и уже практически ни на что не обращающую своего старческого внимания чокобо-клячу, из ближайших зарослей дикого приморского подсолнуха - выше человеческого роста, вышел мрачного и весьма мокрого вида человек. Несколько минут – и повозка, отягощённая ещё одним мыслящим грузом, щедро и чересчур оптимистично заплатившим за провоз, потянулась за чокобо, за свой труженический век охрипшего от нескончаемых проклятий в адрес никак не наступающей кончины.

Телега еле тащилась в длинной очереди подобных ей достижений крестьянской научной мысли. Скрип её, всю дорогу действовавший на нервы всем пассажирам кроме самого полуглухого хозяина, теперь, у самых ворот, терялся в какафоническом многоголосии столицы. После четверти часа ожидания, за которые телега не продвинулась вперёд и на два своих корпуса, Шарканиш, очнувшись от мрачной задумчивости и накинув несколько высохший плащ, кинул вознице десятигилевый золотой джессен и отправился к воротам самостоятельно.
В Гваре шут до этого бывал два или три раза, достаточно давно, но сладкой ностальгии при виде всего этого сверкающего безобразия он не испытывал. К магии он относился более чем прохладно, а к таким её разновидностям, которыми кишел этот город, то есть далёким от практических нужд и почти полностью устремленным на создание иллюзий пышности и всеобщего процветания, шут и вовсе относился с омерзением. Слишком хорошо он знал внутреннее содержание всего этого показного веселья. Словом, при первой же возможности он свернул на боковые улочки, с них – на другие, от тех – на третьи, и так до тех пор, пока окончательно не завяз в лабиринте городских трущоб, на ходу перебирая все возможные варианты предстоящих поисков. Вообще-то, это был один из его ранних методов работы в незнакомых городах, ещё со времён членства в Гильдии. «Главное – заблудиться, и не намечать себе каких-то зримых ориентиров», - говаривал его первый воровской наставник, ныне уже упокоенный… своими скрытыми доброжелателями, - «и тогда ты будешь себя чувствовать частью самого города, а не чуждым ему, и он раскроется перед тобой, как мякоть плода перед хитрым червяком. Рано или поздно, но зёрнышки будут твои.»
Как ни странно, но принцип этот оправдал себя и на сей раз. Шарканиш бесцельно брёл по пустеющим ночным переулкам, перекликающимся нечленораздельными воплями из расположившихся в боковых зданиях пабов и визгливыми, стократно усиленными магией переливами сирен местных стражей правопорядка. Шут ничуть не удивлялся и лишь внутренне усмехался, когда в мигающем свете хаотично расставленных фонарей перед ним проплывали картины из повседневной жизни магической столицы. Где-то в вышине, сбившись с курса, на полном ходу, брызнув искрами столкновения металлических частей, мазнули бок о бок два флаера, один из которых, судя по звуковому сопровождению, был патрульным. Чуть ли не посередине улицы, без всякого, впрочем, внимания со стороны старожилов, вероятно привыкших к любым ужасам, двое подозрительных субъектов вытащили на потрескавшийся и слоями заплёванный асфальт третьего, до зубов напичканного холодным оружием, - прямо из раскрытого канализационного люка. Полюбоваться на эту, достойную кисти непревзойденного КээСа картину Шарканишу не дали – из соседнего шумного, по всей видимости студенческого паба с криво выведенной светящейся надписью «Сиребрянная Чажка», выскочила целая свора молодых и даже совсем юных театралов, о чём свидетельствовали как выцветшие символы «Королевского театра» на их замызганных одеяниях, так и с рёвом, гиком и надрывом исполняемая ими в совершенно неузнаваемом стиле лирическая песня «Норсетские стрелки». Несколько видоизменённый и абсолютно непечатный её куплет ещё долго доносился с углового проспекта, ведущего к гостиничному кварталу.
Шут устало привалился к более чистому на вид участку стены питейного заведения и, без всякого внимания разглядывая мелькающие на соседнем информационном щите новостные сообщения пополам с откровенной и низкопробной рекламой, скептически покачивал головой.
- Это даже не стог… это гигантская помойка гнилого сена… Какие уж тут поиски … - не договорил он, внезапно подавшись вперёд при очередной смене изображения на щите. На измождённом его лице начала проступать неизменная усмешка, ненадолго потерявшая свой прежний скептический настрой, а затем он со смешком добавил, - хотя иголка иголке рознь… Эта, видать, намагниченная...

Шарканиш. Риганхейм. К северо-западу от Гвары.

- …И тогда рухнула люстра. Может помнишь – старинная бронзовая балда в парадном зале? Не поручусь, что она никого не придавила, потому как сразу после этого началась жуткая суетня, загорелись скатерти, ковры и все, что вообще могло воспламениться.
- А как же приглашенные? По слухам, туда должно было съехаться чуть ли не все дворянство побережья.
- Хм, об одном слухи до тебя доходят, о другом ты, видите ли, ничего не знаешь. Хреновенький из тебя получился отшельник, мда… А что касается внизустоящих, хе-хе, то… Сначала они кричали «Пожар!», но потом, когда вспыхнули жбаны с торольвским пуншем и рвануло несколько бутылок, возобладала ностальгия по загубленному гувернантами детству, и большая часть собравшихся начала скандировать «Мама!»… хе-хе, скажу, не скромничая - не будь меня, они навряд ли бы так повеселились на неудавшемся празднестве, - Шарканиш приосанился и довольно хмыкнул.
- Да уж, это точно, - хохотнул Рик, - ты сам-то где в это время обретался?
- А я как раз приступил к наиважнейшему действию во всей церемонии – готовил жениха.
- Постой, но как тебя могли допустить до него, если…
- Да, я тоже не уверен, что главный церемонимейстер был уведомлен об этом. Но отрывать его от дел, дабы проинформировать о моем видении сего торжества, у меня не хватило… ни совести, ни времени. Словом, бережно укутав Флаума в первый попавшийся стенной ковер, я потащил всю эту немаленькую конструкцию на крышу.
- Святые Хранители, эдакую тушу?!
- О да, пришлось поднапрячься. Особенно учитывая то, что внутреннюю лестницу к куполу сломали где-то за год до этого, и мне пришлось лезть по внешней стороне, из-за чего я пару раз чуть не уронил достославного барона прямо на голову мгновенно собравшимся зевакам. Но конечный результат операции стоил того, хе-хе.
- Он все-таки свалился?
- Ну-ну, не будь таким кровожадным, Рикки. Нет, конечно. Я просто оставил его на крыше. А для пущего эффекта и распеленал… Говорят, он еще несколько часов там носился, разбрызгивая слюну и черепицу, убегая от забравшихся туда же спасателей из числа своей же личной охраны. Ну, они-то, я думаю, ко всему привыкшие, не удивлялись особо… чего не скажешь о прочих кьёргских обывателях, которые чуть ли не в полном составе, вкупе со всеми высокими гостями не без удовольствия за всем этим наблюдали – благо площадь там большая, народу поместилось много, дворцовую крышу видно прекрасно, а голосом неудавшегося женишка Ушедшие не обидели, хе-хе…
- И чем все закончилось?
- Понятия не имею. Знаю все только через десятые уши, потому как сразу после благополучной доставки Оффена наверх вынужденно покинул город в первом попавшемся неизвестном направлении. На меня спустили всю городскую стражу, всех кнехтов и охотничьи псарни барона, что было гораздо круче, чем первое и второе вместе взятое, поверь мне… В общем, насколько мне известно, дело завершила Аани. Она, кажется, жутко на всех разозлилась, заперлась у себя, а на следующий день и вовсе отправилась в Рагриг, ни у кого не спросившись. Что уж у нее было на уме – ошские потемки, но где-то полгода она со мной не общалась, это да… Скандал с грехом пополам замяли, а бракосочетательный процесс, или как там это будет правильнее, попросту прикрыли на неопределенный срок. И если не учитывать того, что три месяца за мной гонялись ищейки от трех баронов сразу, дельце выгорело, хе-хе.
- Мда… скучать тебе не приходилось.
- И еще долго не придется, если все то, о чем ты мне рассказал, не последствия курения ётунхеймских галлюциногенов. На берегах озера Этве я был лишь раз в жизни, но до сих пор так ничего о том путешествии и не вспомнил – во многом благодаря этим чудненьким грибкам с белыми пятнами на багряных шляпках… Кхе-кхе, что-то я не о том начал говорить.
- Мне и самому уже хочется забыть обо всем, что на меня свалилось или, что еще хуже – должно свалиться в ближайшем будущем… Жаль, но времена шуток, видимо, закончились.
- Нет. Просто шутки становятся все вычурнее.
- И злее.
- И снова нет. Все очень просто: старые шуты слишком устали для злости. Ими руководят долг и смысл жизни, или то, что за них принимается. Глупо, но вдохновляет.
- А молодые?
- Такой тип шутов к жизни не приспособлен. Они либо в ускоренном темпе стареют, либо… идут на мясо.
- Несколько лет тому назад ты процитировал мне фразу одного андалутского философа, кажется, Хайру, о старости.
- О бессмертии.
- Суть возраста не в прошедших годах…
- А в прожитых мгновеньях…
- Только мгновенья иногда…
- Тянутся целую вечность.

Чокобо бодро несли своих наездников по мощёной дороге посреди пустынной и безлюдной местности. Уже больше двух часов подряд путешественникам не попадалось никаких поселений, остались позади и придорожные фермы, всё чаще по бокам полузаброшенной дороги встречались отдельные островки перелесков, а далеко впереди вставала тёмная стена бадросских лесов. Дорога понемногу начала забираться в гору, и когда подъём наконец закончился, перед взглядом оживлённо переговаривающихся путников предстала невысокая башня со стенами, отливающими фиолетовым.
- Ага, вот и пограничная застава! Уже шестая, – уточнил Шарканиш, натягивая поводья.
- На предыдущей говорили, что эта – последняя, - подтвердил Рик, - а это значит, что скоро мы пересечём границу и выедем на ровный тракт, идущий через леса до самого Ромуса… Я ошибся? – спросил он, заметив изменившееся выражение лица своего спутника. – Но на карте… обычной подробной карте, которую я просмотрел ещё во дворце, было помечено…
- Нет-нет, всё правильно… знаешь что, - решил шут, всё так же пристально всматриваясь в сторону башни, на крыше которой несколько секунд назад замер и окончательно потух магический флюгер, - давай-ка я пойду осведомлюсь у стражников – как да что на границе, заодно и о дороге порасспрошу… а ты пока немного спустись за холм, - тут он спешился, перекинул поводья Рику и, заметив, что тот что-то хочет возразить, весомо закончил, - мало ли что. Не светиться же на каждом посту твоим колечком… ну, или не совсем твоим, неважно. Я скоро.

Он действительно вернулся очень быстро. С разбегу взлетел в седло, хриплым голосом бросил невнятное «за мной, и тихо», после чего без всяких объяснений свернул на еле заметную тропинку, теряющуюся в небольшой рощице, примыкающей к дороге. Потом была хлюпающая под ногами почва в поросших густым кустарником низинах, незаметно превратившихся в самые настоящие болота. Чокобо отказывались идти дальше, увязая в проглядывающих из трясины водянистых окошках.

- При чем здесь пружины и крышки?
- Прости, Рик, я задумался, ты что-то говорил?
- Я от тебя в десятый раз за этот час пытаюсь добиться, с чего ты решил свернуть на бездорожье. Нет, я вовсе не против прогуляться, но сейчас вроде бы ни место, ни время к этому не располагают. Что тебе такого сказали на заставе?
- В том-то и дело, Рикки, что ничего. Совсем ничего.
- Хм… Это связано с теми, кто меня преследует?
- Да, насколько я понимаю, это новый метод преследования.
- И в чем же он заключается?
- Те, кто выступают в роли охотника, не в поте морды своей скачут позади жертвы с риском потерять ее след, а с комфортом располагаются в конечных пунктах, куда загнанные волки вроде нас с тобой прибегут обязательно, да еще и окрыленные сопутствующей удачей.
- Тогда что же помешало им на этот раз?
- Двойной просчет. Незапланированный и чересчур любопытный волк из числа жертв и охотники… с волчьими инстинктами.

Они были выборочны. У тех, кто послужил им завтраком, начиная где-то от диафрагмы и дальше вверх на теле не было ни царапинки. Хотя и ниже тоже не было. Ниже не было вообще ничего. Абсолютно. А звуки, свидетельствующие о продолжении трапезы, были совершенно особенными. Те, кто хоть раз слышал подобное, имеют весьма солидный шанс запомнить это надолго. Это было похоже на скрип пилы, с завидным упорством используемой одновременно в качестве мясницкого топора и разделочного ножа.
Ворота в крошечный внутренний дворик сторожевого пограничного пункта были распахнуты настежь. Кастрюля не стала мышеловкой лишь из-за несдержанности пружины, самостоятельно сожравшей сыр и позабывшей прикрыть крышку.

- Когда же закончится эта поганая трясина, - Рик с усилием выдернул ногу из крепко обхватившей ее зеленоватой жижи и с отвращением понаблюдал, как образовавшуюся выемку быстро заполнила непередаваемая по своей расцветке болотная вода. – Как подумаешь, сколько под нами всяческой гадости, так просто плохо становится.
- Это еще погода держится теплая и недождливая, сверху подсохло все вроде, а как ливанет, так и вообще не пройти будет, - утешил его Шарканиш, одновременно подбодрив своего заартачившегося чокобо легким ударом хлыста.
- И не продохнуть, - вяло согласился Рик, поправляя повязку из нескольких носовых платков, закрывающих нижнюю часть его лица. – Я уже начинаю завидовать тем, кто страдает хроническим насморком. Глупцы, побывали бы здесь, тогда сразу бы поняли, что у них не заболевание, а сущее блаженство.
- Советую начать курить, - хмыкнул шут.
- Тоже вариант. Может, для начала подожжем всю эту гадость? Торфа здесь должно быть тьма-тьмущая.
- Что-то тебя всё чаще тянет на разрушения. Сначала библиотека… - тут Шарканиш остановился и повернулся к своему собеседнику. – Рик, я когда-нибудь говорил тебе, что гениальность у тебя в крови?

Дым от начинающегося пожара белесоватыми клочьями медленно полз по безветренному пространству все ближе к краю болота, туда, где из последнего вытекала ленивая и забитая тиной и оплетенная ивой речка. Издалека раздался приглушенный крик убегающих чокобо, отчего выражение лица Рика приобрело еще более скептический настрой. Шарканиш ободряюще похлопал его по плечу и уверенно добавил:
- Это, конечно, не развешанные за нами потроха торнберри, но все-таки кое-что, хе-хе.
- Если на них можно ездить верхом, то пусть будут эти пометоносители, но я что-то не наблюдаю здесь вообще никаких существ, горящих желанием протащить нас до Ромуса на своем хребте.
- Хм… если моя маскировка все-таки не выгорит, можешь попросить подвезти у мосулов, вдруг да не откажут.
- Каких мосулов?! Так ты их видел у башни?
- Не видел, а всего лишь слышал, что тоже не так уж приятно… А мосулы самые обыкновенные, я бы даже сказал – стандартные, и, вероятно, те самые, которые еще долго будут бежать по следу наших чокобо, пока мы будем непринужденно шлепать по этой милой, не загаженной людьми речушке по направлению к вон тому перелеску. А теперь снимаем сапоги и закатываем штанины. Пиявки уже заждались!

В наступившей темноте деревья обступили путников еще плотнее, своими тяжелыми кронами закрывая и без того непроглядную темноту неба. Всё чаще по пути встречались ручейки, глухие всплески надолго нарушали их тихое журчание - даже если их неглубокие русла шли в сторону от намеченного пути, шут все равно сворачивал и как можно дольше шел по ним, благо сапоги у обоих путников были высокие и на поверку не совсем промокаемые. Не было видно ни одной из лун, ни каких бы то ни было других видимых ориентиров, но Шарканиш не сбавлял шага, уверенно отмеряя по бездорожью ярд за ярдом. Остановился он только тогда, когда Рик громко чертыхнулся, в очередной раз споткнувшись о выступающие из земли древесные корни.
- Ты в порядке?
- О да, почти в полном, - Рик облокотился рукой о близстоящее дерево, переводя дух, - ноги малость барахлят, на пару с дыхалкой, а так – ничего.
- Мда… думаю, ритм надо сбавить, выглядишь ты не ахти, - подытожил Шарканиш, - моя вина, вовремя не заметил.
- Еще на пару суток марш-броска вроде хватит, - отшутился Рик. – непонятно только, как мы дальше по такой темноте идти будем, разве что на ощупь. Я тут успел несколько раз сам с собой пари заключить – когда ты уже шмякнешься о какое-нибудь дерево.
- Да брось, пока еще не стемнело, доберемся до границы, а там…
- «Не стемнело»? Не смешно, Шарканиш. Я дальше вытянутой руки вообще ничего не вижу, глаза вон только твои, а ближе – одни силуэты. Если мне сейчас скажут, что я сплю, и во сне меня ослепили, честное слово - я поверю! Зрение у тебя, однако…
- Зрение?.. Чума подери Хранителей через Лин в Ош кьёрнской хризатемкой из чокобятника под… - шут еще более витиевато и гораздо более непечатно закончил ругательство, прислонившись спиной к тому же дереву. – Ты прав, Рикки, ты даже представить себе не можешь, насколько. Значит и глаза видно? – спросил он после недолгого молчания и, не дожидаясь ответа, продолжил сквозь зубы, - естественно, светятся еще небось… Трижды драное клеймо! Вот уж действительно побочные эффекты!..
- Ты о чем? Не поделишься информацией? – сонно переспросил Рик. – И это, случаем, никак не связано с местом нашей сегодняшней ночевки? Или оно и не подразумевается?
- Гм… считай, что я продолжаю изгаляться своим словарным запасом, хе-хе. А насчет койкаместа можешь не беспокоиться, все идет по плану. Узнать бы еще время, раз уж глаза подводят, туды их вместе с их преосвященством… - словно в ответ на последнюю реплику над лесом пронеслись гулкие удары колокола, по всей видимости или, вернее, слышимости, начавших отбивать полночь.
- Как по заказу, - подавляя зевок, прокомментировал Рик, - и время, и место. Это ведь та самая глухая деревенька, в которую мы направлялись?
- Именно. Причем населяющие ее люди, насколько я помню, весьма обидчивые и амбициозные. Так что если за «глухую» они лишь милосердно отбреют тебе уши, то за «деревеньку» могут расшевелиться и на котел с кипящим маслом – в самых лучших городских традициях. Не забывай – фактически мы уже на Бадросе, а здесь каждое более-менее крупное поселение – «великай вольний град такойтович». Заметь, каждое слово – с большой буквы.
- Благодарю за разъяснения. Еще немного, и я проснусь совсем, чтобы не заснуть. То есть наоборот. Как насчет конфессиональных различий?
Понятия не имею, как, вероятно, и сами здешние обитатели. Как по мне, единственное, о чем тебе сейчас стоит молиться, так это о том, чтобы в здешней корчме нашлось места для ночлега двух облезлых физиономий, у одной из которых на руке до сих пор болтаются золотые браслеты и кольца. Сделай милость, опусти рукав. У меня, знаешь ли, аллергия на драгоценные металлы.

Шарканиш. Человек. Эльтеренас.

Мощёная дорога оборвалась грудой развороченных камней прямо в привратном зале, бесформенные стены которого, вероятно когда-то полностью облицованные мраморными плитами, нависали над путниками выпирающими обломками последних вперемежку с гигантскими соляными наростами. Дальняя же часть залы, вовсе не имеющая следов рукотворной обработки, мало чем отличалась от пещеры. Длинный коридор, следующий за ним, казалось, был еще темнее прежнего. На некоторое время они задержались перед высокой аркой входа, вглядываясь в кромешную темноту открывающегося прохода, судя по едва заметному наклону, уходящего еще дальше под землю. Эспер, замирая при каждом движении теней, освещал лишь небольшое пространство вокруг своего хозяина.
- Город, если честно, напоминает мало, - Рик оглянулся на своих спутников.
- А сыростью тянет как из склепа, - кончиком шпаги Шарканиш смахнул со стены слизняка размером с кулак и брезгливо поморщился, - впрочем, ничего путного от эльфов я и не ожидал.
- Хотя… мы ведь еще ничего толком не видели, - примиряющее заметил Рик.
- Сам город и не начинался, - тихо подтвердил Мидей.
- Кхе-кхе, значит это еще цветочки… воображаю себе, что нас ждет дальше, если уж предместья столицы остроухих так блещут, - шут брезгливо сплюнул, - видимо, они и тысячи лет назад были такими же бездельниками, как и сейчас…
Камиль молча шагнул в проход, никак не прореагировав на эту реплику. Рик последовал за ним, шут же демонстративно долго проверял заряд в кулеврине и двинулся за остальными, лишь когда свет разгоревшегося эспера стал едва различим впереди. С высокого потолка постоянно накрапывало, по неровным бугристым стенам сбегали струи воды, образуя на полу одну большую лужу за другой. Проверять их глубину приходилось собственными ногами, особенно после того, как скрылись под водой широкие каменные выступы, опоясывающие основания стен тоннеля. Шарканиш догнал своих спутников сразу же у первого поворота, почти что наткнувшись на них в полной темноте – Мидей пролетел чуть дальше, завернув за следующий угол. Рик, скептически оглядев Шарканиша, с проклятьями выливавшего из снятого ботфорта воду, попробовал прощупать своим мечом дно в открывающейся ветке тоннеля и присвистнул – клинок скрылся под водой вместе с рукоятью.
- Превосходно, - шут закончил возиться с обувью, осознав, что стоя по колено в воде, заниматься этим абсолютно бессмысленно. – Как считаете, настал уже тот сладостный момент, когда мы выскажем друг другу впечатления об увиденном? Давайте уж сейчас, пока есть возможность, а то скоро нам будет не до этого… то бишь, плавать все умеют?
- Шарканиш, не надо усугублять ситуацию, - Рик повернулся к Камилю, который с самого начала пути не проронил ни слова, - Скажи, есть ли вероятность того, что Эльтеренас… затопило?
- Я немногим старше тебя, - ответил эльф, не поднимая взгляда, - Как я могу что-то с точностью знать о том, что произошло здесь за десятки веков? Да даже если бы и знал, нам это вряд ли… - на этом он оборвал фразу, благодаря чему все отчетливо услышали, как вспыхнувший над их головами Мидей насмешливо проговорил:
- Затопило Эльтеренас… хм…
- Если тебе есть что сказать, будь добр, изъясняйся повнятнее, - раздраженно оборвал тихий смех эспера Шарканиш, - что там впереди?
- Далеко пробраться мне не удалось, - уклонился от прямого ответа Мидей, - но кое-что почувствовал совершенно точно.
- Ну, и?
- Такая глубина продержится ещё немного, дальше же… - эспер замялся, - дальше можно будет идти совершенно свободно.
- Значит, осталось переплыть эту лужу, и потом воды уже не будет, - подытожил Рик, первым заходя в воду, предварительно закрепив Кирл в ножнах.
- Не стоит спешить с выводами, - заметил напоследок Мидей, вновь исчезая за поворотом, освещая путь идущему впереди – по самые плечи в воде – Либерталю.
- Тоже не люблю ни о ком и ни о чём судить поверхностно, - доверительно сообщил Камилю шут, поднимая кулеврину вверх затвором, чтобы не замочить пороха, - но ты знаешь, на твоем месте я бы притушил этого светлячка сразу после того, как он научился говорить.

Вопреки ожиданиям, плыть из всех них пришлось только Шарканишу, как самому низкорослому, да и то лишь в одном месте. Там прямо с потолка, плохо различимого в тени, срывался маленький водопад, который, видимо, и пробивал этот небольшой омут не одну сотню лет. Когда же, вслед за другими, отплевываясь от мельтешащих в воздухе брызгов и призывая на все-таки промокший заряд всех даргов преисподней, шут пересек эту водную границу, проклятья на мгновение замерли у него в глотке… чтобы через секунду излиться в еще более колоритном сочетании, но уже по другому, гораздо менее драматичному поводу. Он даже не обратил внимания на то, что эспер мерцал над плечом неподвижно стоящего эльфа все слабее и слабее. Свет здесь был и так. Бледно-зеленого оттенка, оставляя на лицах сменяющие друг друга блики, он пробивался отовсюду: из стен, пола, теряющихся в вышине арок сводов. Если быть точным, за исключением последних по сути в открывшейся галерее ничего видно и не было. Все здесь пропускало сквозь себя лучи загадочного освещения, оттеняя лишь свои грани в местах искусственных изломов, благодаря которым можно было проследить некоторые контуры этой пространственной картины.
Впрочем, рассмотреть ее пристальнее нашим героям не удалось – при первых же их шагах по зеркально-ровному паркету полупрозрачного коридора затхлая тишина, его наполнявшая, разорвалась далеким грохотом, принесшим легкий порыв ветра, а затем зеленоватое свечение вокруг них сначала померкло, а затем и вовсе разом исчезло, оставив всех четверых посреди сплошной темноты и нарастающего звука движения по направлению к ним со стороны входа чего-то огромного. Некоторое время все стояли в каком-то оцепенении, не в силах двинуться с места. На секунду Шарканишу показалось, что он засыпает, но в это мгновение ярко вспыхнул Мидей и достаточно бодрым голосом возвестил:
- Это охраняло город против неэльфов, - и тут же, под взглядами остальных, поправился, - я так предполагаю.
- Даже вот не хочется спрашивать ничего, до того все ясно, - съязвил Шарканиш, - догадываюсь, почему вырубили свет – так нас кушать будет сподручнее, это все равно что ложку пихать в рот не глядя…
- Эй, ребята, может, сначала куда-нибудь уберемся отсюда, а потом уже будем заниматься разборками? – прервал шута Рик. – А то спорить будет некому и не с кем… вы только прислушайтесь! Что за чумовщина?!
Прислушаться действительно стоило – в коридоре, из которого они только что вышли, размеренно и все ближе к ним грохотали удары, судя по звуку - каких-то массивных каменных глыб.
- Это что, обвал?
- Нужно уходить, - заговорил Камиль и что-то зло крикнул эсперу на эльфийском наречии. Тот засветился чуть ярче и, не говоря ни слова, быстро полетел по полупрозрачному коридору. Остальные поспешили за ним. В этот момент позади них раздался очередной удар, сопровождаемый утробным всплеском. На секунду обернувшийся Шарканиш разглядел наглухо закрывшую проход назад каменную плиту как раз на месте небольшого водопада. Вода из омута расплескалась и по взломанному, как лед, покрытию пола туннеля. Под ним была вода – что-то вроде подземной речки – это значило, что они шли по тонкому настилу прямо над ней… лед… настил…
- Кажется, я знаю, на что все это похоже, - шут умудрился докричаться до Рика, когда они все вместе на полном ходу завернули за угол. В новом коридоре было на порядок светлее – далеко впереди маячил маленький зеленоватый квадратик света. Теперь было видно, что за полупрозрачными стенами туннеля идут все те же каменные стены. О том, что находилось под их ногами, Шарканишу думать не хотелось.
- Все это? Представь себе, я тоже догадываюсь, - чуть позже прокричал в ответ Рик, - это где-то рядом с тем местом, откуда вытаскивают даргов, чума их!.. – договорить до конца он не успел – один за другим последовали два новых удара, последний из которых громыхнул прямо позади них, когда до чаемого проема выхода оставалось не больше десяти ярдов. И вот последствия этого удара сумели рассмотреть все. И прочувствовать, кстати, тоже. Четыре огромных каменных плиты с оглушающим грохотом стакнулись друг о друга, вырвавшись из пазов по углам туннеля, пол, стены и самый арочный потолок с треском разорвались и в месте разрыва опали вниз… водяными потоками, окатившими беглецов с ног до головы и влившимися в подземную реку, бурлящую вокруг перекрывших часть ее русла ворот. В том, что это были именно ворота, причем закрытые наглухо и не имеющие никаких даже слабых подобий на открывающие механизмы изнутри, всем стало ясно после длительного и детального исследования подобных им и более массивных конструкций, которые захлопнулись за ними в самом конце туннеля. Та каменная стена, в которой он находился, со всех сторон обрывалась вниз пропастью, через которую был перекинута широкая дуга полупрозрачного моста, тянущегося посреди окутанного зеленоватым туманом подсвеченного пространства пещеры. Размеры ее только угадывались вдали, но уже и тем, что можно было различить с одного ее края, она поражала воображение.
- Я так и не договорил об этой мостовой, - оборвал общее молчание Шарканиш и, когда все отвлеклись от созерцания плывущих вокруг них клочьев тумана, продолжил. – Нечто подобное я видел в Ладроке… тамошние маги умудряются так окрутить заклятьями воду, что по ней становится можно ходить, как посуху.
- Да, я слышал о таком… - согласился Рик, - наверное, истоки этого искусства идут отсюда.
- Среди эльфов нет и не было наделенных магическим даром, - закончил обсуждение Камиль, до того тихо переговаривающийся с эспером, - нам надо идти.
- Знать бы еще куда именно, - проворчал шут, замыкая шествие.
Спускаться по мосту своим ходом им пришлось недолго – незаметно тот перешел в покатый спуск, на котором путники разом поскользнулись и покатились вниз. После того, как спуск наконец завершился довольно болезненным падением, они, не вставая, проследили взглядом за истончавшимися линиями того перехода над бездной, который они только что преодолели, а затем остатки моста взметнулись вверх мириадами водяных брызг, а со стороны покинутого ими туннеля раздались тяжелый грохот раскрываемых створок ворот. И только когда последние отзвуки его затихли вдалеке, все трое перенесли свое внимание на город, на краю верхнего яруса которого они и находились.

Эльтеренас действительно оказался особым городом. Неведомыми силами поддерживаемый прямо в воздухе в самом центре огромной, под стать ему, цилиндрической формы пещеры с диаметром по меньшей мере в милю, блестящим и светящимся изнутри веретеном показался бы он тому, кто увидел бы его со стороны. Уровни его, которых можно было насчитать несколько десятков, шли по вертикали один за другим, поддерживая своей симметричностью относительно друг друга ощущение идеальной завершенности всей формы города. С некоторой долей уверенности можно было бы назвать его многочисленные строения каменными, хоть они и были сложены из неизвестной и явно не бадросской породы светло-зеленого мрамора. Но главной составной частью города была вода. Она опоясывала Эльтеренас стенами срывающихся с верхних уровней капель, неестественно медленно опадающих вниз, а затем несла их под застывшими водяными мостовыми по лабиринтам и переплетениям вьющихся спиралями улиц дальше вверх, чтобы низвергнуть новые и новые потоки на высокие дома, башни, дворцы, зависшие посреди наполненного влагой воздуха, соединенные водяными мостиками, лестницами, галереями и своим поистине нечеловеческим великолепием затмевающие друг друга.
Первые шаги по Эльтеренасу показались прибывшим в него живым едва ли не святотатством.

После непродолжительных переговоров, все еще оставаясь под впечатлением увиденного, было решено выбрать спираль широкой лестницы, идущей по одной из окраинных частей города. Шли в основном не разговаривая, стараясь не нарушать особую атмосферу пустынности – они кожей чувствовали, что это место только терпит чужое присутствие, и сквозь привычную полудрему бдительно за ними следит. Ни один из них не смог бы объяснить точно, даже самому себе, почему и откуда он это знает, но сам факт этого знания в это время был для них бесспорен и не требовал ни доказательств, ни каких бы то ни было логических рассуждений.
Особой была здесь тишина. Она не была полной в прямом смысле этого слова, но любой посторонний или ими же произведенный звук отдавался в сознании подобием полунощного крика – а так как недостатка в таком звуковом сопровождении здесь не наблюдалось (шорохи, шорохи, скрипы, пересвист непонятно откуда взявшегося ветра), то нервное напряжение у всех, кроме эспера, который уверенно летел в десятке футов впереди остальных, было предельно высоким. Скрадывались лишь звуки шагов – водяные мостовые каким-то образом заглушали или даже поглощали их. В то же время стоило кому-нибудь из путников заговорить, как многократно усиленные и еще более искаженные отзвуки их голосов неслись во все стороны по нескончаемому каскадному спуску, залетая на смежные, порой затененные улицы, отражаясь от почти неразличимых в полумраке зданий, стен и таких же водных дверей-завес, что и во встречающиеся им по пути ярусных арках. Это странное, причудливым образом исковерканное эхо перемежалось частым перезвоном разбивающихся о мостовые капель в тех местах, где с верхних уровней вниз низвергались целые водопады, сверкающей паутиной оплетающих город по периметру. Все эти звуковые сочетания временами приобретали какой-то особый, непереносимый для барабанных перепонок живых существ оттенок, отчего всем, за исключением, быть может, Мидея, становилось не по себе. Словом, если и говорили или вынужденно шумели, то пытались делать это как можно тише, да и не было ни у кого к разговорам никакого желания; всему тому, что они увидели, навряд ли можно было с ходу подобрать соответствующие выражения на языке живых. Да и как вообще можно передать крайние степени благоговения и страха, сложившихся в одно, возобладавшее над всеми прочими ощущение. Каждый из них чувствовал, что все эти чувства чужеродны и навязаны им, но поделать с собой ничего не могли и, что было самым тягостным для рассудка, непроизвольно наслаждались этим.

Небольшой привал устроили после двух часов спуска, когда была преодолена большая часть пути к цели – в том, что направление было выбрано правильно, они знали точно, так же как знали о том, что выбором этим занимались явно не они. Остановились не от усталости, хотя утомиться успели все, и не от чувства голода, хотя и оно имело место. Просто в определенный момент одновременно у всех них промелькнула одна и та же мысль, успокаивающая, еще больше ввергающая в какое-то сомнамбулическое состояние, мысль, что им можно немного отдохнуть. Не перед новым витком пути, а именно перед решающим моментом всего их путешествия. Рик и Камиль почти синхронно опустились на водяную мостовую и, склонив головы, прислонились спинами к мраморной кладке по сторонам от высокой арки ворот, ведущих в затененную глубину этого яруса. Шарканиш же, покачиваясь от навалившейся дремоты, стоял в самом проеме, между полусомкнутыми каменными – в отличие от прочих здешних ворот - дверными створами. Он пытался бороться с чужой, несомненно более могущественной волей всеми возможными способами: старался активнее двигаться, мыслить, непослушными руками вытащил нож и сделал себе несколько глубоких порезов на руке, но ничего не помогало. В голове промелькнула мысль, что надо бы достать кулеврину и шарахнуть по стенам для бодрости... но тут же погасла, растоптанная вторжением новой партии успокаивающего шепота. Единственное, на что шута хватило, так это еле слышно пробормотать себе под нос:
- Когда ж эта кутерьма закончится… - и, как ни странно, получил ответ. Мидей, весь полыхающий мягким светом, созвучным с общим зеленоватым свечением, снизошел до утешительной реплики:
- Все мы ждем завершения… все… даже Он, - и еще более торжественно добавил, - скоро, совсем скоро все будет готово к исполнению…
Странно, но именно эти слова эспера произвели на шута отрезвляющее действие – жутко разозлившись, он перестал обращать какое бы то ни было внимание на приходящие извне команды. Вместо этого он таки выполнил свое предыдущее желание и, пройдя через ворота, разрядил кулеврину в темноту открывшегося зала. Вспышка выстрела на мгновение высветила темные силуэты стоящих в два ряда статуй, выполненных, по всей видимости, из чего-то вроде черного мрамора, но Шарканиша это, как и все остальное в этих омертвевших в тишине местах абсолютно не интересовало. Громкое, множащееся отражениями эхо отзывалось все новыми и новыми раздирающими голову звуковыми искажениями. В залу один за другим вбежали Рик и Камиль, зажав уши руками, оба с перекошенными от невыносимого грохота лицами. А шут, с громким злорадным хохотом перезаряжая кулеврину, наслаждался этой болью, этими страданиями, которые наконец-то давали освобождение от воли хозяина этих мест…
Мутная тень на секунду заслонила арку ворот, а затем с устрашающей быстротой заскользила по стене по направлению к Шарканишу. Тот, услышав окрик эльфа, с разворота швырнул в нее шпагой, но та свободно прошла сквозь вязкую желейную тушу, не причинив ей никакого существенного вреда. Вновь резко выкрикнул что-то Камиль, и Мидей, словно комета, оставляя за собой пылающий след, с шипением влетел в монстра, который на мгновение осветился изнутри, после чего разорвался, разбрызгивая во все стороны кипяток. Почти неслышно сомкнулись створки ворот.
Во внезапно наступившей тишине, в которой потонули и исчезли всякие признаки подчиняющих себе шепотов, отчетливо раздался голос Камиля:
- Водяной флан… я думал, они водятся только в Велинтании, - затем помолчал и продолжил, обращаясь больше к своему эсперу, - нас предупредили.
- Не думаю. Я чувствовал этих тварей всю дорогу – в них не было подчинения Ему, только голод и жажда живой плоти…
- Которой они не кушали пару тысячелетий, - закончил Рик, - вовремя ты его. И кстати, кто этот – Он?
- И зачем Ему понадобилось лезть к нам в головы? – сквозь зубы поинтересовался Шарканиш, подходя ближе к маленькому кругу света вокруг Мидея.
- Это Страж Эльтеренаса… наверное, так он пытался защитить нас от здешней нежити, - ответил за эспера Камиль и добавил упавшим голосом, - не знаю... уже неважно…
- И где мы находимся? – Рик вгляделся в неясные очертания высящихся в глубине зала гигантских статуй. В дальних рядах вместо них стояли необработанные на вид глыбы того же материала. На какой-то миг ему показалось, одна из них словно оплавляется, приобретая определенные черты. Но затем откуда-то снизу, прямо сквозь пол стал приближаться источник тусклого мертвенного свечения, и тени разом взметнулись на высокие своды, смыв прежнее видение. Мидей поднялся чуть выше и, казалось, слился с окружающим его светом. Голос его несколько изменился и разнесся по всему пространству зала.
- Там, где и должны быть. Там, где исполнятся пророчества.

Шарканиш. Рик. Полуостров Бадрос. На пути к скале-соколу.

Светло-зеленая искра пробежала по тусклой поверхности маленького металлического бруска, закрепленного на зажимах прямо над стеклянным сосудом с кипящей жидкостью, определить окрас которой в полутемном помещении было практически невозможно. Впрочем, через некоторое время жидкость эта с громким шипением развеялась густым фиолетовым дымом, когда маленькая, покрытая ровной белой шерстью лапка, уверенно опустила означенный кусок металла в стоящую под ней посудину, которая, несмотря на всю свою кажущуюся прочность, вслед за мгновенно испарившейся субстанцией, до того заключенной в ней, с оглушительным треском разорвалась на куски. Последним не оставалось ничего другого, как разбить вдребезги или снести на пол в вынужденном полете еще с полдюжины колб, после чего клубы темно-фиолетового дыма окрасились оттенками ядовито-желтого и розового. Грохот от взрыва перекрыл стук, раздавшийся со стороны двери. Повторный стук, уже более настойчивый, потонул в сочной ругани, изрыгаемой низким и не менее сочным басом, отчетливое южнонорсетское произношение которого резало слух непомерно тянущимися гласными. Дверь, сбитая в несколько слоев из тяжелых дубовых досок, осторожно приотворилась на несколько дюймов, и в открывшемся проеме мелькнуло бледное лицо черноволосого подростка. Слабый голос его так и не смог преодолеть всего того шума, с которым в помещении избавлялись от отходов неудачного эксперимента, и, убедившись в безуспешности своих попыток докричаться до находящихся внутри, он медленно и с опаской присоединился к ним сам, оставив себе путь к отступлению в виде распахнутой двери, раскрыть массивное полукружье которой ему стоило немалых трудов.
Комната, в которой он оказался, сама по себе являлась, как уже было сказано, помещением плохо освещенным. Теперь же, кутаясь в клочьях дыма, с мельтешащими в нем двумя фигурами, и отдавая целым букетом запахов, в коих наличествовал и серный, комната эта приобрела существенное сходство с неким филиалом мастерских преисподней, что подкреплялось ее глубинным местоположением – в подземельях прямо под скьебенругской площадью Молитв. Впрочем, невидимые в неверном колеблющемся свете нескольких свечей вытяжные трубы довольно быстро справились с задымлением, и вскоре в редких, еще не развеявшихся ошметках рукотворного тумана вырисовался плотного телосложения мужчина в запачканном сажей переднике на камзоле, обтягивающем его могучий торс, и маленький, кажущийся еще более крошечным в сравнении со своим напарником мугл. Взлохмаченные волосы и борода первого, равно как и огромный, белый с проседью помпон второго, заинтересованно склонились, вслед за своими хозяевами, над главным виновником предшествующего инцидента. Таковым являлся уже упоминавшийся маленький, дюйма в один-два шириной и длиной, брусок светло-серого необработанного металла.
- Чума его подери, - разразился больший по размерам алхимик как раз в тот момент, когда парень наконец решился что-то сказать. – И ведь ничего ему не делается!
- Кислотный раствор был хорош, купо, - сухо заметил мугл, - И раз уж амулет подбирал, как вы говорили, из ваших последних поступлений сам, купо, преосвященный, то становится совершенно неясным, как ЭТО, купо, вообще можно уничтожить, - мугл помолчал, осторожно переворачивая пресловутый металлический брусок причудливой формы пинцетом, в его лапах больше напоминавшим кузнечные клещи, а затем осторожно добавил, - Если, конечно, ликвидация сама по себе, купо, все-таки является целью настоящих исследований.
- О целях вам задумываться не стоит, - здоровяк резко распрямился во все свои семь футов роста, - Вам платят вовсе не за это.
- Ну да, помню-помню, купо, - мугл с мрачным видом отвернулся к огромной нише, выдолбленной в стене, и принялся тщательно мыть лапки в заполненном булькающей водой углублении на дне её, - Еще бы в контракте указывалась дата его аннулирования, и тогда вообще сущий рай был бы.
- В следующий раз обязательно пропишем, – издевательски заверил его собеседник, снимая через голову фартук и вытирая о него руки, - Пока же соблюдайте те условия, на которые вы так милостиво согласились при известным нам обстоятельствах.
- Где вы достали эту, купо, железяку? Могу я хоть об этом узнать, купо? – раздраженно воскликнул мугл, сметая с края стола осколки колб вперемежку со смешавшимися ингредиентами каких-то разноцветных порошков, и плюхая на освободившееся место связку пергаменных листов, - Или у нас на руках ваша очередная глупая тайна? Поймите же, купо, - тут он скользнул безразличным взглядом по стоящему перед дверью пареньку в подряснике и закончил, глядя исподлобья на высящуюся перед ним громаду недавнего напарника, - Без полных и конкретных сведений об этих неизвестных мне, купо, минералах я ну никак не смогу вам помочь. Это же абсолютно бессмысленно, купо! Зачем вам тогда алхимик? Выпишите себе из деревень, что поглуше, знахарей да, купо, шаманов, и они с гораздо большим энтузиазмом займутся этими бестолковыми экспериментированиями, купо!
- Ну что, выговорились? Вот и отлично. Если бы эта информация хоть как-то помогла бы нашим исследованиям, мы бы первым делом… В общем, неважно. Единственное, что я вам могу сказать на данный момент… Помните ту поездку на Мельницы? Чума Поднебесная! – тут здоровяк наконец заметил все еще не осмелившегося заговорить подростка и, посмотрев на него так, что тот бессознательно отошел обратно к самой двери, спросил, - Виргилий?! Ты что тут делаешь?
- Ввваше… Ваше Высочество, - паренек еле слышно прочистил горло и, заикаясь, продолжил, - Вас просил к себе Пппреосвященнейший Флаум… говорил, что чччем скорее, тем лучччше.
- Хм. Что ж ты сразу не сказал, балда? И давно стоишь? Эх ты, пппослушник чумов… Ладно, иду. Бегом давай обратно, я сейчас, – поименованный высочеством стряхнул с камзола следы пыли, фиолетовым вырисовывавшей контур снятого фартука, и уже выходя в дверь, обернулся к склонившемуся над пергаменом муглу, - Надеюсь, вы не будете терять времени.
Тот, не поднимая головы, лишь громко хмыкнул, перелистнув прочитанную страницу.
- А дабы вам не было скучно и одиноко… Эй, отцы! – в ответ на властный окрик в комнату один за другим вошли двое монахов в кольчугах поверх ряс и застыли двумя мрачными статуями по бокам от двери внутри помещения. Шоорг перевел взгляд с них на так и не отреагировавшего на это действие мугла, продолжающего что-то увлеченно читать, и с усмешкой добавил, - Удачной работы, Радж.
Дверь с глухим стуком захлопнулась, подняв еще несколько столбиков неуспокоившейся иссиня-фиолетовой пыли. Две маленькие, с местами опаленным пухом лапки ловко развернули новый, чистый лист пергамена, и в следующее мгновение огромное белое перо вывело на верхней части страницы аккуратные черные бусинки букв заглавия. Старый мугл пожевал кончик пера, а затем медленно и беззвучно прочел написанное, поморщившись, как от чего-то горького. Потом еще раз, уже вслух произнес, с отвращением, будто выплюнув: «Свойства Стальных… Клейм».

***

Шарканиш остановился и провел рукой по намокшей шерсти на щеке. Дождь, не переставая, бомбардировал тяжелыми каплями землю с того самого момента, когда развалины проклятого города выползли на ее поверхность. С полудня миновал уже час или два, а они все еще продолжали идти. Четырнадцать часов, с небольшими перерывами на отдых, плутая по почти непроходимым зарослям под свинцовой коркой затянувших небо открая до края туч. Лес вокруг наконец-то редел, перемежаясь просеками и пустынными, вероятно заброшенными пасеками, ряды полуразвалившихся чурок ульев которых выглядели отрядами стареющих солдат, покалеченных в неисчислимых рукопашных схватках. Усталость брала свое, и двигаться дальше, к побережью, становилось тяжелее в разы с каждой пройденной сотней ярдов. Чувство это, равно как и дождь, стало гораздо ощутимее, когда оба путника окончательно вышли из-под крон деревьев, до этого не только принимавших на себя солидную долю как из ведра льющейся влаги, но и милостиво скрадывавших обзор намеченного пути. А тот факт, что путь этот все еще оставался где-то на треть не пройденным, стал очевиден после того, как опушка основного лесного массива осталась позади. Впереди заманчиво замигали огни небольшого поселения, раскинувшегося прямо перед ними, посреди широкой, относительно ровной долины с редкими темными пятнами перелесков. Дождь ливанул с удесятеренной силой, провожая обоих путников сплошными потоками воды, яростно хлещущими по их фигурам с каждым новым порывом ветра. Недлинная полотняная куртка Рика промокла насквозь, что подвигло их на мародерство – с одиноко и немного бестолково стоящего на поле покосившегося набок пугала был стащен широкий темный плащ с разодранным в клочья капюшоном, который, хоть и изобиловал разрезами и дырами, худо-бедно спасал от озверевшей непогоды. Сил у обоих оставалось немного, да к тому же и единственная дорога на запад, едва различимая между хлюпающих жижей рисовых полей, шла через обозначившуюся впереди деревню, так что для решения вопроса о ночлеге или хотя бы небольшом отдыхе здесь хватило пары слов и утвердительного кивка.
Когда-то, наверное, поселение это было густо заселено и, возможно, даже процветало. Но сейчас об этом говорили лишь заросший молодой осиной и ивой деревянный, как и все остальные строения здесь, остов большого двухэтажного здания. Сквозь выбитые его окна было хорошо видно опавшие вниз и скрестившиеся друг с другом перекрытия, почерневшие то ли от времени, то ли от отбушевавшего там пожара. Многие дома, которых здесь набралось бы около полусотни, стояли заколоченными, зачастую со следами пламени и разрушения изнутри и снаружи. Самое название деревни, выведенное на дубовой, и потому хорошо сохранившейся доске, даже после поверхностного взгляда на лежащие округ пейзажи разора и запустения, оставляло на губах после произнесения явственно ощутимый привкус старой лежалой золы, хотя, в общем-то, не было особенным. «Куповилл» - значилось на верхней балке перекошенных и едва держащихся на двух полусгнивших столбах ворот.

Посреди широкой лужи, разлившейся от одной стороны улицы до другой, на корточках сидел маленький, фута в полтора-два ростом мугл. Сгорбившись так, што сквозь шкурку со слипшейся от дождя шерсткой на худенькой спине можно было сосчитать выпирающие звенья позвоночника, он медленно водил по кишащей пузырями водной поверхности какой-то тоненькой палкой с кисточкой на конце. Не обращая внимания ни на хлещущий вокруг него и по нему ливень, ни на подошедших почти вплотную к нему двух человеческих фигур в плащях, он продолжал заниматься своими непонятными делами, мерно покачиваясь из стороны в стороны и подобрав колени к самому подбородку.
- Ты уверен, что тебе это нужно? - заметил шут, останавливаясь перед лужей, тогда как его спутник, после недолгого замешательства, продолжил шлепать по ней к маленькому муглу.
- Не уверен. Но оставлять его здесь одного будет неправильно, - Либерталь, подойдя ближе к мугловскому детенышу, присел на корточки рядом с ним и спросил как можно бодрее, несмотря на то, что у самого него настрой был совсем даже не радужный, - Эй, приятель, чем занимаемся? Не пора ли нам домой, а?
Тот даже не поднял головы, принявшись что-то тихо напевать себе под нос.
- Кто у нас туты, купо? – дребезжащий старческий голос раздался словно из плотной пелены дождя, а затем откуда-то сбоку вынырнул маленький силуэт, закутанный, казалось, в насквозь промокшее одеяло, на поверку вблизи оказавшееся каким-то тряпичным дождевиком. – Что, купо, надыть, человеки?
- Да вот, - поднимаясь, начал объяснять старику-муглу Рик, - выясняем, с чего этот товарищ решил принять душ на улице, – он улыбнулся и указал на продолжающего как ни в чем не бывало возиться в грязи мугленка. - Не ваш ли, случаем?
- Наш, как же, - проворчал тот, подбирая полы своего дождевика перед тем как тоже забрести в лужу, - понавезли тут, понимаешь ли …
Подойдя к мугленку, старик довольно бесцеременно взял его за верхнюю лапку, отчего тот наконец очнулся от своего сомнамбулического состояния и поднял голову. Рик отшатнулся. Поперек всей мордочки этого маленького мугла была выведена, нет, выжжена надпись «КАННИБ…», окончание которой терялось в глазной впадине, пустой и с явными следами недавно поставленных швов.
- А нам корми да заботься, - откуда-то издалека донесся брюзжащий стариковский голос. Затем ненадолго замолк и, выдержав паузу, продолжил уже в нравоучительной форме, - Так-то, молодой человек, нечему тут скалиться. Это, можно сказать, живое напоминание нам…
- Откуда, - из того же далека Рик услышал свой собственный голос, хриплый и немного дрожащий от гнева и потрясения, - откуда их привезли?
- Из Ромуса, откуда ж еще, - залопотал старик, безуспешно пытаясь оттянуть мугленка от полюбившейся тому лужи, - натворили вы делов, скажу я вам. Многие вот не говорят, - тут он прочистил горло и, отпустив лапку детеныша, выпрямился во весь свой небольшой рост, заявил, - да что там, никто из наших с вами и не заговаривает. Но я-то не боюсь! Я скажу, - постепенно старик начал переходить на крик, хоть и заглушаемый шумом усиливающегося дождя, но все же вполне успешно режущий слух своими визгливыми интонациями, - Я вам скажу! Мне до Чумы через всех Хранителей ваши дела с городскими! Но какого черта все теперь лезут к нам, сюда?! Плевать я хотел на…
- Угомонись, звереныш! – низкий негромкий окрик, до отказа наполненный злобой, оборвал неожиданный поворот филиппики старого мугла. Шут удовлетворенно кивнул мигом успокоившемуся и как-то даже сникшему старику и тяжело опустил руку на плечо Либерталю, обращаясь уже к нему, - Нам некогда выслушивать каждое встречное существо, наделенное речевым аппаратом, подобным нашему. Если уж так хочется, - тут Шарканиш перебил порывающегося что-то сказать Рика, - как дошлепаем до города, купим хоренхолльского попугая.
В нависшем над улицей молчании, сквозь неослабевающий шум ливня пробилось уже достаточно громкое пение, если таковым можно было счесть мерные завывания маленького мугла, выписывающего вокруг лужи круги.
- Ууууммммм!.. Уууууууммммм!.. Ууммммм!.. - слышалось теперь, казалось, со всех сторон.
Повернувшись к старому муглу, Шарканиш все в том же тоне, но уже громче, почти перекривая мугленка, спросил:
- Есть в ваше дыре что-нибудь вроде корчмы или гостиницы какой?
- Есть, купо, конечно, - каким-то пустым, и в то же время неуловимо насмешливым голосом откликнулся тот, и, не поднимая взгляда, указал лапкой на мутный в струях дождя силуэт двухэтажного покосившегося здания, стоявшего особняком от остальных и ближе к выходу на тракт с другой стороны деревни, - Там как раз, купо…
Договорить фразу он не смог, потому как был прерван новым, прямо-таки истошным воплем мугленка, внезапно бросившегося к Шарканишу. Старик неожиданно ловким движением перехватил того на бегу, изо всех сил удерживая рвущегося из рук детеныша. Тот же надсадно кричал, подобно тому, как кричат новорожденные человеческие дети, и крик этот был настолько силен, что мордочка маленького мугла, и без того ужасающая своим искусственно измененным обликом, сморщилась и перекосилась, навевая какие-то демонические картины.
- РРРЁЁЁЖ!!! РРРЁЁЁШ!!! РРРРЁЁЁЁШШЬ!!! – Рик, до того молчаливо стоящий в каком-то отрешении, сделал движение, чтобы подойти, но Шарканиш остановил его.
Старый мугл, кряхтя, поднял мугленка на руки и, развернувшись, зашлепал по лужам в сторону ближайшего дома с закрытыми наглухо ставнями. В последний раз донеслось нечто вроде «Коро, купо!..», заглушенное шумом дождя. Отчего Шарканиш, все еще не тронувшийся с места, едва ощутимо вздрогнул. А затем повернулся и, не оглядываясь на Рика, быстро зашагал по пустынной улице.

Корчма встретила друзей громкими хмельными возгласами, перемежаемыми стуком сталкивающихся пивных кружек, да взрывами бессмысленного хохота. Благо, за выпивкой и разговорами мало кто обратил внимание на две фигуры в промокших плащах, которые, не претендуя на места у открытого и горячо пышущего жаром камина, сели за столик в самом затемненном углу залы. Дюжины две не совсем еще пьяных мужиков с полустершимися эмблемами Ромуса на кожаных наплечниках, нелепо болтающихся на разделенных разноцветными полосами форменных камзолах, проводили порядком уже осоловевшим взглядом путников до выбранного ими места, а затем кто-то провозгласил новый тост – за тех, кто в пути. Шарканиш и Рик из вежливости подняли только поднесенные им кружки с низкосортным кисловатым элем, на чем знакомство с пирующей солдатней, быстро переключевшей свое внимание на самих себя, благополучно завершилось. Немного погодя, шут жестом попросил подойти корчмаря, до странности щуплого при его профессии, с насквозь промасленным передником и выражением на лице.
Но прежде чем они успели начать разговор, со стороны ведущей наверх лестницы раздался громкий удар. Разговоры между солдатами потихоньку стали затихать, а через несколько секунд в зале и вовсе повисла напряженная тишина, прерываемая лишь тихими ругательствами, произносимыми невнятно и сквозь зубы поднимающимся с дощатого пола сержантом, о чине которого, наряду с витиеватостью изрыгаемых им проклятий, говорили и серебряные галуны на замызганном камзоле.
- В следующий раз будьте повнимательнее к моим словам, Грэг. Посылать меня туда, куда послали вы, даже пребывая в неадекватном состоянии, занятие не из самых жизнесберегающих, - заметил спускающийся по ступенькам средних лет и интеллигентного вида человек в более-менее чистой и опрятной форме, кардинально отличающейся от одежды своих, по всей видимости, подчиненных не только вышеуказанными качествами, но и городскими гербами, на ней вышитыми. Такой же в точности символ, был изображен и на зависшем в воздухе над злополучным сержантом щите, поминутно меняющем форму.
- Ленцийский ублю… блокировщик, - стараясь вжаться поглубже в кресло, прошипел Шарканиш Рику, с усталым любопытством рассматривающему новоприбывшего. – Чума поднебесная! Только пронеси, свечку поставлю…
Блокировщик медленно обвел взглядом залу, задержав внимание на двух посторонних фигурах, сидящих в тени. А затем, все так же глядя на них, не снижая голоса, спросил, обращаясь больше к солдатам:
- Кто такие будут?
- А Багамут их знает, вашблгродие, - отозвался Грэг, наконец встав и отдавая честь. – Только вот пришли, а кто таковские и не представились.
- Никак их искали, ик?.. – с надеждой подал голос поднявший голову со стола до того дремавший солдат, - Можа, загребем тады, да и в город, обратно?
Остальные согласно загудели, а Рик, нахмурившись, положил руку на рукоять Кирла. От блокировщика это движение не укрылось и, вероятно, насмешило. Пощипав себя за козлиную бородку, он усмехнулся.
- К сожалению, нет. Мы, если никто не забыл, искали каких-то тупых животин, убивающих взглядом, а эти все ж по последнему пункту не проходят, - аркебузиры дружно и весьма подхалимски расхохотались. Рик, с налившимся на щеках нездоровым румянцем, хотел что-то сказать, и уже начал подниматься из-за стола, но шут, спасая ситуацию, вовремя усадил его обратно, заговорив, хоть и нехотя, вместо него.
- Вам чего, начальник, надобно? – примиряющее спросил он, - Документы может? Или чего посущественней? ИД-карт, простите, не захватили.
Блокировщик, не ответив, усмехнулся еще раз, уже добродушнее, и повернулся к своим подчиненным, в то время как щит, убрав шипы, просвистев над столами, щелкнул в пазу на его спине.
- Собираемся. Защищать тут уже ничего не требуется, за неимением угрозы. Зато теперь имеются какие-то, туды их к Багамуту, развалины милях в двадцати отсюда. Взвод полностью перекидывается туда, штоб охранять достопочтенного градоправителя. Бургомистра то есть, што нынче вечером на этот вояж намылился.
Быстро разобрав пирамиду, а точнее – кучу из сваленных у стойки аркебуз, солдаты с проклятиями тяжело захлопали дверью. Блокировщик вышел в самом конце, осушив предварительно полкружки браги, специально для него нацеженной не разгибающимся из поклона корчмарем. Вышел, напоследок еще раз всмотревшись в черты лица Шарканиша, который с самым невозмутимым видом продолжал опустошать тарелку. Ухитрившись так и не повернуться к блокировщику правой стороной лица.

Тихо потрескивали последние, еще не успевшие прогореть в золу уголья. В грубо сколоченном кресле, приставленном одним боком чуть ли не вплотную к камину – для большего обзора залы в том числе, дремал Шарканиш. Временами он проваливался в глубокий сон, но не оставляющая его, ледяным кинжалом вспарывающая тело боль, почти ежеминутно безжалостно вырывала из скользких лап Гипноса. Левая рука вцепилась мертвой хваткой в щербатый подлокотник, правая, еще судорожней – собрав в кулак рубашку на левой стороне груди, чуть выше сердца. Несколько раз хлопнула входная дверь. Устав каждый раз, хватаясь за кулеврину, оборачиваться к ней, чтоб разглядеть снующего туда-сюда корчмаря, шут махнул рукой на беспокойного владельца заведения и, поплотнее завернувшись в высохший плащ, перестал обращать на эти звуки внимание. Стал ли для него неожиданностью приставленный к груди арбалет, два громилы, увешанных оружием, так и не узнали, так как выражение лица шута, в общем-то, и не изменилось. Только теперь их рассматривали, внимательно и в то же время с некоторой долей издевки два глаза, со следами темно-зеленого по краю радужки, буквально полыхающей ядовито-желтым.

От очередного мощного удара дверь сорвалась с петель и, оставив на косяке развороченные следы замков и задвижек, с грохотом влетела в залу, опрокинув несколько стульев у стойки. Четыре тени, одна за другой, бесшумно скользнули в корчму, наполняя ее хриплым дыханием крупных животных, постепенно удаляющимся в направлении коридоров и лестниц. Вслед за ними в дверной проем медленно вошли высокий человек в плаще, отливающем серебром, и другой, приземистый, с арбалетом наперевес. Осторожно обойдя стойку, один из углов которой глядел на вошедших рваным и расщепленным от выстрела краем, коренастая фигура склонилась над близстоящим креслом.
- Ушли, - с каким-то едва уловимым облегчением проговорил затянутый в кожаную охотничью куртку бородач. Лязгнула пружина вхолостую спускаемой тетивы, и он выпрямился, оборачиваясь к прошествовавшему мимо него за стойку высокому силуэту. – Ушли они. Точно вам говорю.
- И мы вновь остались в дураках, - закончил тихий, без тени эмоции голос рассматривающего что-то на полу высокого силуэта. – Во многом и по вашей вине… Лучшие риганхеймские охотники-следопыты, не так ли?
- Ну, это вы, пожалуйста, свои претензии оставьте при себе. Нанимали нас не вы, да и… - коренастый махнул рукой, - Сбили нас с преследования эти ваши… - тут он замялся, подбирая слово повпечатляюще, - демоны эти, одним словом. Ужас одним присутствием своим навевающие. Как прикажете работать с такими помощниками? У меня ребята в отряде чуть с ума не посходили… И на кой они вам понадобились?..
- Касательно вызова даргов, - в голосе говорившего спокойствия не убавилось ни на йоту, но в зале, в которой снова раздалось возвратившееся тяжелое дыхание, сгустились тени, - Посоветовал бы вам держать язык за зубами, Тор. Мой вам совет - не стоит даже вспоминать об этом. Ибо дела эти не вашего, и даже не моего уровня.
- Однако вы не будете отрицать, - охотник неприязненно оглядел вышедшую из полумрака задней части комнаты фигуру огромного черного пса, от загривка которого назад, словно от невидимого ветра, развевались дымчатые очертания шерсти, с пробегающими по ней сполохами быстро гаснущих искр, - Что те твари абсолютно вышли из-под контроля?
- Это искажение плана… пошло нам на пользу.
- Да, теперь за нами идет целый шлейф мертвых поселений. И только полный идиот не поймет, в каком направлении идет наша погоня. По всем дорогам идут войска. Не скажу, чтобы меня это не напрягало.
- Отряды стражи прошли. Прошли туда, где нас уже нет. Не забывайте, - тут высокий ногой выкатил из-за стойки что-то хрустнувшее и зажелтевшее в неверном закатном свете, пробивающемся сквозь дверной проем, в который порывами ветра захлестывали струи дождя, - что наша цель обожает оставлять за собой следы своих деяний… Позади нас, посреди леса, менее суток тому назад на поверхность выползли некие руины, без сомнения вызвавшие куда больший интерес, чем какие бы то ни было никому не нужные жизни местной деревенщины. Тот факт, что на развалинах есть возможность найти нечто, поддающееся продаже, перевесит любые массовые убийства. Уж что-то, а это я знаю о ромусских властях точно, - по тонким губам промелькнула тень презрительной усмешки.
- Следы… это вы точно подметили, - охотник поправил на руках кожаные перчатки с прорезями для пальцев и, вновь склонившись над глубоким креслом, в следующее мгновение поднял из него человеческий череп. Местами он был словно опален, но кое-где снизу еще оставались клочья некогда густой бороды. – Очевидно, Горн. Жаль парня. – добавил он в задумчивости. – Буен был не в меру, но как следопыт и охотник – великолепен. А вот теперь, погнавшись за добычей… Как и все мы, впрочем, - хмуро закончил коротенький панегирик Тор, а затем, аккуратно положив останки бывшего напарника обратно, продолжил, обращаясь уже к своему прежнему собеседнику, - Теперь становится более-менее ясным, с кем именно связался наш мальчишка. Некромант, или что-то вроде того. У меня есть некоторый опыт общения с этими их штучками… и вот эта, - он указал на отчетливо проявившиеся в свете следующих одна за другой молний разбросанные по зале кости, желтые с пропалинами, и без каких-либо следов плоти на них. Словно высушенные. – Одна из них. Слыхал я, так они пополняют магический резерв… или как там это называется.
- Кто бы он ни был, - опускаясь в свободное кресло, безразлично проговорил ассасин, - Он наравне с основной целью подписал себе приговор. Не скажу, что самый гуманный, – откуда-то из рукава с тихим свистом выскользнуло окончание лезвия, отливающего багряным в пробивающемся между полуприкрытыми ставнями свете заката. Все четверо псов легли в ряд у ног ассасина, глядя на Тора холодными, светящимися желтым глазами.
- Так как же дальше? – спросил охотник, чувствуя себя под этими взглядами весьма и весьма неуютно. – Все дороги на юг перекрыты моими парнями… позади войска вперемежку с искателями приключений на свои… хм, плечи, а у ворот, всех ромусских ворот - раскидан отряд Олафа. Им никуда не деться, да. Но все же не стоит думать, что эти ребята, с полпинка ускользнувшие от ваших четвероногих чертей, собираются с потрохами нам от этого сдаваться. Прозакладываю свою голову на зуб Багамута, что они уже пронюхали всю нашу диспозицию на много шагов вперед.
- Мы не можем продолжать погоню прямо сейчас, - закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, проговорил ассасин.
- Ясно. Не выдерживают непогоду ваши хваленые мосулы, да? - хмыкнул Тор, стараясь не обращать внимания на оскалившуюся в деланном зевке морду большего из них, - Значит, будем сидеть здесь, и ждать не пойми чего…
- Значит, будем сидеть, - неожиданно покладисто согласился ассасин, не открывая глаз.
Тор медленно отошел ближе к развороченному дверному проему, почти неосознанно посматривая на темно-зеленую, мутную стену лесов в паре миль от деревни. Внезапно позади него громко завыл один из псов. И не успел охотник оглянуться, как с той стороны, куда он только что внимательно вглядывался, к этому одинокому голосу присоединился целый хор. Не замолкавший еще с минуту. Тор вытер со лба капли дождя, смешавшиеся с выступившим потом, и услышал еще один голос. Уже человеческий, но от сквозившей в нем издевки не становившийся более приятным для слуха.
- Да вы присаживайтесь, мастер. А то ведь и посидеть на дорожку не придется.

Два взмыленных чокобо устало и жалобно кудахтали, покуда их привязывали к опасно накренившемуся над дорогой деревянному столбу, стоящему рядом с разбросанными округ трухлявыми останками его предшественников. Над хаотично вбитыми лепестками дощечек с трудночитаемыми в багряной полутьме наступающего заката названиями лежащих окрест деревень гордо высился свежевыточенный указатель, вещающий, что до «Города Ромуса, Вольного, Свободного, Самоуправляющегося, Суверенного и прочая, прочая, прочая…» осталось шесть полных миль по андалутскому счислению мер и расстояний. В двух десятках ярдов от поворота тракта о песчаный берег, поросший ивой и какими-то ползучими растениями, бились темно-зеленые волны моря Предела.
Рик, спустившись вслед за Шарканишем к воде, помог тому извлечь из закрытой буйными ивовыми зарослями от постороннего взгляда бухточки маленькую одноместную лодчонку со сложенными на сухом дне ее с перекрытием скамейки двумя достаточно крупными, и потому несоразмерными с самим этим водным транспортом веслами.
- Не знаю, что уж там за знаки оставлены на скале этой, - пояснил Шарканиш, - да только раньше, еще лет пять тому назад, оченно она была популярна для дуэлей молодых ромусских балбесов, из тех, что побогаче, да познатнее. И была у них традиция такая – туда и обратно плавать на одноместных долбленках, вроде этой. В чем там истоки, черт их знает, как по мне, глупость все одна…
- Да уж, любопытно, - слабо улыбнулся Рик. Не выспавшийся, и потому почти совсем не восстановивший силы, он мог лишь догадываться, в чем причина лихорадочной активности Шарканиша. Хотя сознание так и не захотело воспринять предшествующее, твердо решив где-то в закоулках сознания, что все остается, как и было, а Шаарни – это просто Железный Шаарни, которому чуждо все суетное и несовершенное от мира сего, в том числе и усталость.
- К чему я веду. Как ты понимаешь, - продолжил шут, закладывая руки в карманы плаща, и избегая взгляда Рика, - на некоторое время нам придется разбрестись в разные стороны. Ты – за знаками на скалу, - тут он кивнул на вырисовывающиеся в нескольких кабельтовых от берега очертания высокого рифа с белесоватой вершиной, вырастающей из покрытых лесами склонов. – Я – отбить нюх у чертовых псов, которые, чую я, на подходе. В воду они, дабы не потухнуть напрочь, не сунутся… - задумчиво проговорил он, а затем продолжил уже увереннее, - Так что некоторое время ты можешь быть спокоен.
- Постой, и как же это ты собираешься останавливать мосулов? – подозрительно взглянул на него Либерталь, - Надеюсь, без всяких самопожертвований? Учти, - добавил он серьезно, - В таком случае добираться до скалы будем вдвоем, хотя бы мне для этого пришлось тебя держать в качестве балласта!
- Ну-ну, Рикки, - улыбнулся Шарканиш, подходя к нему ближе и хлопая его по плечу, - Не трать слова на мя, полоумного. Будь уверен, выкручусь. Исключительно в пику твоим подозрениям.
- Надеюсь, - вздохнул Рик, покачав головой. – Слишком многое для меня и за меня сделали другие. Пора бы и честь знать, начать вершить свою судьбу полностью самостоятельно, но… что-то у меня это не особо получается.
- Брось. Ты и так сделал столько всего, о чем не может даже помечтать ни один из ныне живущих. Впереди же у тебя – все, что ты захочешь. Верь мне, старому прожженному… шуту, хех, – рукопожатие сменилось крепкими дружескими объятьями. – Иди же. Время на исходе.
- Где мы встретимся? – Рик постарался придать своему голосу как можно больше твердости. - И когда?
- Как только освободишься, подгребай, в прямом смысле, хе-хе, прямо в порт. Я тебя найду. Тут же, вот увидишь.
Рик молча кивнул и, забравшись в шлюпку, оттолкнул ее веслом от берега. Шарканиш, махнув напоследок рукой, повернулся и быстрым шагом направился ко все еще пустынному тракту.
- Но если Хранители избавят тебя от следующей встречи со мной, пусть даже клыками мосулов, совесть моя будет умиротворена. – шут, не останавливаясь, со свистом втянул носом посвежевший, задувший с моря воздух, и добавил, - К черту. Дел невпроворот.

Шарканиш. Человек. Поблизости от Ромуса.

- Экая пакость нам попалась… ты только взгляни, Горн! – мощный сложносоставной арбалет со встроенным в ложе открытым, полным стальных бельтов барабаном поднялся чуть выше и теперь упирался своим прицелом прямо в шею развалившегося на кресле шута.
- Ты еще его не пристрелил? – за спиной хозяина арбалета возник еще более массивный бородатый силуэт. – Да уж. Что-то не верится мне, что наш паренек выбрал в себе попутчики этого бродягу…
- Во-во, и я о том же. Эй, хозяин! – откуда из-за стойки, плохо различимой вдали от мигающего слабым красноватым светом камина послышалось неуверенное шебуршание вперемежку со звяканьем задетых полок с бутылками. – Ты нам кого подсунул?
- Тот он, тот, превосходительнейшие господа, - раздался гнусавенький подобострастный голос корчмаря. – Все, как вы и изволили описывать. Три часа тому назад подошли они, вдвоем с тем молодым человеком, коий вам надобен. Только сразу к вам отправить весточку я ну никак не смог – аркебузиры проклятущие могли вернуться в любой момент, недалеко еще ушли тогда. Вот и…
- Ясно. Можешь заткнуться, - прервал его тот, что держал шута на мушке. - Ну как, Горн, будем чего узнавать у этой седой обезьяны или сразу пришпилим? Чего там было в инструкциях на энтот счет?
- Все по закону жанра, хе-хе… - внезапно тихо рассмеялся без всякого движения сидящий Шарканиш. – Как вы предсказуемы, господа разбойники…
- Ага, уже и голосок пробился, - не вникая в сказанное шутом, чересчур для него мудреное, отозвался все тот же, с арбалетом. – Горн, тебя спрашиваю, чего делать-то с ним? Честно говоря, он мне успел уже надоесть.
- Да ничего вроде и не было сказано, - задумчиво поскреб бороду рукой второй. – Нам и того-то, молокососа, велено было на месте в расход пущать, без особых церемоний. Обыскать разве что потом… Так что ты давай, если хошь, побеседуй напоследок с этим, а я пока наверх схожу, - он повернул голову к скрючившемуся возле стойки корчмарю и уточнил, - там он, что-ли?
- Спать должен, аки труп, - усердно закивал головой тот. - Снотворного я ему чокобиную долю намешал. А если б вы мне заранее сказали, можно было б яду крысиного сыпануть. У меня его от чертей энтих... - тут он поперхнулся, напоровшись на тяжелый взгляд Шарканиша.
- Ну-ну. Экий ты, червяк, услужливый за полсотни золотых, - Горн усмехнулся в бороду и начал подниматься по лестнице.
- Видишь ли в чем дело, - ухмыляясь, признался шуту арбалетчик, когда скрип старых прогнивших ступеней затих где-то наверху, - допрашивать тебя мне не о чем. Ну, разве что, - тут он хохотнул, поправляя левой, незанятой рукой какой-то пестрый ремень на плече, по-видимому, от своего кожаного заплечного мешка, - последнее словечко, желание всякое. Разрешаю.
- Превосходно, - Шарканиш улыбнулся как можно благодарнее и, глядя куда-то правее лица своего собеседника, проговорил, - Лента, только парализовать.
- Чегоо? - удивленно переспросил было здоровяк, но в следующее мгновение выражение искреннего непонимания сменилось на его лице гримасой беззвучного крика, так и застывшей, когда все остальное тело глухим стуком возвестило о соприкосновении с полом. Секунда - и темный клинок на треть скрылся там, где в необъятной туше должно было находиться сердце. Рядом сухо зашуршала чешуей по доскам сворачивающаяся в кольца гадюка.
- Если хочешь кого пристрелить, сначала стреляй, а потом уже начинай трепаться, - проникновенно посоветовал трупу Шарканиш, с усилием выдергивая из него шпагу, засевшую и в дощатом полу.
Откуда-то сбоку отчетливо раздался щелчок взводимого курка, но шут не стал дожидаться выстрела, в прыжке прихватив за спинку и опрокинув перед собой на пол кресло. Откуда у бадросского корчмаря могла взяться магазинная винтовка, понять было трудно, да к тому же и некогда - уже от двух выстрелов из крупнокалиберного "Далдакка" ненадежная защита из кресла раскололось пополам, разбрызгивая вокруг щепки, заставив шута вдоволь поперекатываться по полу. Правда, занимаясь этим не очень-то веселым кувырканием от одного стола к другому, которое, как ни странно, все же помогало уворачиваться от громящих меблировку корчмы пуль, Шарканиш одновременно нащупывал рукоять кулеврины. Седьмой по счету выстрел оборвался тишиной в зале, к которой, правда, примешивался какой-то лязг и грохот с верхнего этажа.
- Некогда тут рассиживаться, - мудро рассудил шут, отшвыривая первый попавшийся под руку стул в одну сторону, а сам при этом высовываясь из-за прикрытия стола с другой стороны. Два выстрела последовали один за другим, с промежутком в доли секнуды, озарив почти совсем погрузившуюся в темноту залу. Далдакковская пуля выломала здоровый кусок крышки стоящего на боку стола, пройдя дюймах в двух левее левого же уха Шарканиша. Рука шута непроизвольно дернулась при выстреле, расщепившем ближний к двери край стойки, и тем на время отсрочила кончину противника. На короткое, впрочем, время. Нашарив рукой откатившуюся под соседний стол шпагу, Шарканиш перехватил ее за середину и, подождав, пока из-за стойки вслед за дулом «Далдакка» начнет подниматься прилизанная голова корчмаря, дротиком зашвырнул ее в обозначившуюся мишень.
- Мда, - звук, засвидетельствовавший о попадании, заставил шута слегка поморщиться. - Нечего скрывать, яблочко в дартс хрустело гораздо аппетитнее.
Шум боя переместился со второго этажа уже на верхние ступеньки лестницы, когда Шарканиш, тяжело опираясь на плохо различимые обломки стульев, поднялся на ноги, изрядно утомившись от недавних акробатических номеров. Но долго в вертикальном положении пробыть ему не удалось – словно в ответ на очередной металлический лязг сверху, по лестнице прямо в его объятья скатился давешний напарник арбалетчика. В одной руке он сжимал широкий охотничьий тесак, порядком зазубренный, а в другой… а вот что делала его другая рука, видно не было. И не столько из-за почти полной темноты, накрывшей залу с потухшим камином и закрытыми ставнями, сколько из-за того, что рука эта, от локтя и ниже, по всей видимости, осталась на верхнем этаже. Однако этот прискорбный факт, режущий ухо нечеловеческим воплем и окрашивающий окружающую обстановку темными кляксами крови, фонтанчиками вырывающейся из обрубка плеча громилы, не помешал Горну в полете сбить шута обратно на пол, непроизвольно придавив того всеми своими тремястами фунтами мясистого туловища. Не дожидаясь, пока калеченный охотник подобающим образом вывернет здоровую руку с тесаком, дабы половчее ткнуть им в оказавшуюся за спиной новую вражину, шут оставил попытки вырубить того многочисленными ударами окованной рукояткой кулеврины по голове, умудрившись таки достать из кармана давно уже прозябавший без дела ножик. Классический плавный жест, обрисовавший бычью шею Горна от уха до уха, завершил затянувшийся бой, одновременно освободив шута от угрозы быть раздавленным окончательно – охотник, взревев еще громче, поднялся сначала на колени, а затем и в полный рост. Но когда в залу с лестницы сбежал Рик с потемневшим от крови Кирлом в руке, неудавшегося его убийцу хватило лишь на некий булькающий рык, завершившийся жалобным скрипом просевшего под мертвой тушей кресла, не вовремя оказавшегося рядом.
- Чего не спим? – благодушно вопросил Шарканиш, не предпринимая более попыток подняться на ноги, пока Либерталь, прерывисто дыша, оглядывал разгром на поле битвы.
- Как… - все еще задыхаясь, выдавил из себя Рик, - Ты… в порядке?.. И что вообще… произошло?
- Ну, - протянул шут, подтягиваясь на руках ближе к стойке, и откинувшись на нее спиной. - Ответ, в общем-то, очевиден. Парочка вооруженных до зубов идиотов из той толпы психов, что охотится за твоей зад… картой, сговорившись с хозяином этого рассадника пьянства и сквернословия, решили, что смерть во время приема сновидений – лучшая для нас с тобой доля. Благословенна будь, дурная бессонница, словом, - тихо закончил он, снова и снова комкая рубашку у себя на груди.
- Не знаю уж как ты, но я заснул сразу, - пробурчал Рик, обходя вдоль стены обломки мебели и труп, живописно раскинувшийся посередь залы, - И если б не цепочка… В общем, из сна вырвало самым натуральным ожогом, - тут он, морщась, потер шею, от которой на ключицы под собственно цепочкой шла теперь и хорошо заметная даже с противоположной стороны комнаты, где расположился Шарканиш, красная линия. – А тут еще снизу выстрелы, и этот бородатый дверь в комнату выламывал. – Рик присел на корточки перед еле светящимся искрами угольев камином, подбросил в него пару валяющихся неподалеку ножек от стула и, когда их охватили маленькие язычки зеленоватого от загоревшейся краски пламени, опустил голову на сложенные в замок руки, отчего голос его прозвучал глухо и словно из глубокого колодца. – Разозлился я. Как тогда.
- Как тогда, - эхом откликнулся Шарканиш, закрыв глаза. Помолчав, он добавил безо всякого выражения. – Вовремя это ты, Рикки.
- А что я могу поделать? - сквозь зубы поинтересовался парень, не отрывая взгляда от сухого куска дерева, быстро пожираемого выбившимся из-под золы огнем. – Может, выбросить меч в омут какой? А самому следом? – он сплюнул накопившуюся во рту горькую слюну в камин, отчего кончик обуглившейся наполовину ножки стула пару секунд злобно шипел, мигая с другой стороны импровизированного полена красными огоньками, словно глазами. – За свои несчастные полтора десятка лет жизни я уже наслушался вдосталь советов и указаний. И всегда, - внезапно выкрикнул он в высвечивающийся вишневым зев камина, - всегда они начинались с того, что я должен измениться! Если дома все это ограничивалось попытками сделать из меня напыщенного и закрахмаленного до полусмерти виконта, которым я, видите ли, должен являться по праву рождения… то теперь все требуют, чтобы я стал святым! – последнюю фразу он сказал уже тише, но дрожащий голос его был полон ярости.
Шарканиш ничего не ответил на эту тираду. Лишь потрескивали новые уголья от развалившейся на куски прогоревшей деревяшки.
- Шаарни, ты ведь дрался за свою жизнь чаще, чем причесывался, - продолжил свою речь Либерталь, ломая о колено еще один обломок, но уже от кресла, - так скажи же мне - чем плох меч, от которого подыхают убийцы его хозяина? – он швырнул поленья в камин, не рассчитав силы, так что на некоторое время пропал из виду в облаке разлетевшееся во все стороны золы. Закашлявшись, он вскочил на ноги, отходя от камина, а затем, протерев нестерпимо щиплющие глаза, словно очнувшись, по-новому увидел окружающий его разгром. От ярко вспыхнувшего в камине пламени, тени набухли какой-то особой чернотой, особенно там, где неестественно умиротворенно расположились тела убитых. Тихий всхлипывающий звук – на стене за стойкой скользнула вниз еще одна тень, оставив на досках лишь чуть подрагивающую шпагу. Шарканиша, окрашенной красными отсветами статуей застывшего посреди всего этого затененного разора все в том же положении - сидя спиной к стойке - Рик заметил почему-то в самую последнюю очередь. Почувствовав при этом едва различимый, смутно знакомый сладковатый запах.
Тления.

***

Все здесь было подвергнуто тщательной планировке. Деревья стояли ровными рядами, а расстояние между стволами было именно такое, какое требовалось для полноценного развития каждого отдельного экземпляра. Относительно молодые еще буки образовывали четко разгороженный на сектора четырехугольник. Чуть дальше к северу шли более неряшливо сделанные недавние посадки. Такая небрежность в их отношении, впрочем, становилась ясна при ближайшем рассмотрении - то были саженцы пород, дающих недорогую древесину. И все же уход за ними со стороны людей был. Это Шарканиш прочувствовал на своих собственных ногах, пробираясь сквозь дремучие заросли ивы. Вообще-то он понимал, что высажены они здесь были в качестве ресурсной базы для промыслов вроде корзиноплетения, но каждый раз, увязая в раскисшей от ливня болотистой почве, прорезанной подернутыми ряской канальцами, от души надеялся, что когда-нибудь вся окружающая его хлесткая гадость полностью пойдет на розжиг в печи.
Впрочем, сил у него было предостаточно, и хотя в отличие от Рика Шарканиш не испытывал никаких иллюзий по поводу их истоков, ничего предосудительного он в них не видел. Три жизни, вернее – три трупа, причем трупа вражеских, и он во всеоружии готов к новым схваткам… Тот факт, что после неизмеримо долгих дней и ночей, изматывающих и тело, и дух, проведенных в непрерывных поисках спасения от погони, он несмотря ни на что был переполнен энергией, сам по себе мог вызывать, да и вызывал какую-то диковатую эйфорию и безоглядную решительность в действиях. Страх, признаваться в котором ранее он не хотел ни Рику, ни себе, но который все же имел место, теперь отправился вслед за усталостью, уступив некоей смеси из презрения и почти безразличия к облеченным могуществом противникам, использующим это могущество на удивление бестолково. Ко всему прочему его не оставляла назойливая, постепенно обращавшаяся в призыв к немедленному действию мысль о том, что решение многих его собственных проблем, возможно, лежит… в нескольких милях от него.
Попытка перейти с одного тракта на другой, паралелльно идущий, вероятно, была бы сопряжена с подобными неприятностями и при более сухой погоде. Меж густых зарослей отчетливо виднелась приближающаяся громада водохранилища, питающего всю здешнюю ирригационную систему, и самого, в свою очередь, питающегося ледяными водами, вырывающимися из многочисленных ущелий в южных отрогах Бадросских гор. Тянущиеся дальше на север полосы земли, загроможденные ивовыми зарослями, перемежались неглубокими канальцами, наполненными гнилой застоявшейся влагой, чем-то напоминали заброшенные грядки страдающих косоглазием великанов. Тащить поперек всего этого сладостного перегноя двух упирающихся и поминутно увязающих чокобо было… в его силах. Тягучие, как от первостатейного ётунхеймского наркотика, мысли, сменяясь мутными образами из заболоченных и совсем еще свежевырытых подвалов памяти, не оставляли телу возможности возвещать о своих неудобствах.
«Незнание – приятная вещь…» Что же, так было, пока не приходилось задумываться о причинах самого неведения. Выбора, как и прежде, не существовало. Точнее, он был, но лишь внутри одной ипостаси. Марионетка не в состоянии сама преобразиться в нечто, более живое, чем кукла, но в ее силах – тихонько перебирая руками и ногами в бесконечном движении, понемногу перетянуть большую часть нитей в свои собственные суставчатые руки, подбираясь все ближе к своему перекрестью… а судьбы ли, зрячего предопределения ли? Последний момент будет, несомненно, болезненным, ведь каждое движение креста отзовется прямым приказом, не смягченным длиной управляющих нитей. Другое дело, какой станет реакция. Чем протяженнее нити, тем более запутан узел. Он ведь, в конечном счете, всегда один, на сколько бы частей не был поделен визуально.

- Говорите, ниже по течению переходили? Ну так понятное дело, что вброд. Не течение это, скажу я вам, милсдарь, не течение вовсе. Сорок с лишним годков тому назад было здесь течение, река натуральная… Вы вот вглядитесь только, видите, что и русло здесь двойное? Узенькое такое, а само внутри идет ведь…
- Оврага?
- Лин с вами, милсдарь, какого оврага – это ж и есть русло Горнячей. То, прежнее, настоящее… Эх, времена были… а сейчас, не поверите, уж и не в шутку стали реку заместо имени ее кликать… Вонячей! У-у, охальники, будь у мя силушка прежняя, я б им … Хотя обидное самое что, и вправду ведь загажено все…
- Хм. Так как насчет плотины?
- А! Гадины-то энтой? Полсотни где-то лет тому назад понаехали, значится, сюды купчины из Ромуса, и давай скупать земли прямо вот здеся, по обоим берегам... а мы-то, дурни, и обрадовлись – цену по тогдашним временам хорошую давали, втрое за все, бурдюки городские проклятущие, переплачивали…
- Ниже спускаться?
- Ниже. Тама под нагроможденьем бревен-то энтих и… Эх. Как сейчас помню, анжинеры… Один мне тогда, дюжему лесничему еще, вот что сказал. Кабы, говорит, не зажали под конец деньгу лесоторговцы, так мы бы, говорит, туточки зтанцию, какую – не упомню уж, развели бы, забятанировали б, говорит, туточки все напрочь. Ну, знаете может, дороги этакой серой гадостью в свое время заливали? Вот, значит и сказал так. А напоследок и молвил нам, журчаньем Горнячей вылелеянным, на утешенье: «Попомните, говорит, мое слово. На своем веку еще увидите, как эта трухля деревянная, хучь дубовая, хучь палисандровая, мне, говорит, до лектричяской лампочки… знаете, может, свечка такая проклятая, светит, когда ей, паскуднице, вздумается… так вот трухля эта, говорит, к чертям Харизмовым смоется.»
- Прекрасно. Здесь размыло?
- Здеся, милсдарь, здеся. Али сами не видите – вон она, опора-то главная теперича до самого евойного низа видна. Дерни ее по-троллиному, да и… После погрома того жара неделями адская стояла, а Горнячая речка-то горная, чуете, куда клоню? Вона оно, водохранилище это треклятущее, вверх поднялось-то как! А последние двое суток Акка нас таким ливнем одарил, что еле-еле фундаменты у домов в деревне не поехали, удержалися на честном слове. И здеся також.
- Благодарю.
- Да за что благодарствовать-то милсдарь почтеннейший? Я ведь сюды кажную Линью ночку хаживаю, с тех самых пор, как речки мы нашей родимой лишились… Все увидеть лелею, как гадостня энта развали… Эй, милсдарь, что делаете-то? Да вы что?! Она ж сейчас…
- Наверх. Быстро.

Обваливались берега. Мощные потоки воды, отсвечивающие грязно-желтым в свете только вышедшей на небесный моцион луны, быстро разрывали стены своего прежнего узилища. Словно гной выходил из старого, запущенного нарыва. Река, в несколько мгновений, ознаменовавшихся негромким дымным взрывом, отвоевала свою территорию, широко разлившись на месте прежнего пустынного, поросшего кустарником оврага.
- Броды и мосты ниже по течению точно на уровне нижнего русла?
- Точно, милсдарь, ох точно… Ить до самого моря, сталбыть, разлилося… И как теперича народу всякому переправляться-то?
- А вот это, дражайший, уже проблемы всякого народа.

Свет Эленхел пробивался сквозь застилавший полночное небо купол туч, как от ручного фонаря, завернутого в плотную ткань. Чуть поодаль от стены города, там, где два навесных моста вели к выступающей из трясины свайной платформе, на сваленной набок и полуразвалившейся караулке сидело четверо закутанных в плащи поверх формы аркебузиров. Двое из стражников усердно клевали носами, любовно обхватив свои ружья, напоминая издалека огромные серые груши с неестественно прямыми хвостиками. Двое же других груш, хоть и сидевших в таком же положении, как и их сонные товарищи, активно жестикулировали и довольно громко обменивались мнениями.
- Можешь даже не стараться, все одно не пойму я, - ораторствовал один, поминутно выплевывая кончики своих кустистых седых усов изо рта, - Как такое вообще помыслить можно? Чуму, туды к Багамуту в колыбельку, да почитать, аки святое? Мерзостно сие есть!
- Мерзостно, значит, - насмешливо повторил его собеседник, совсем молодой еще парень, с только выбившейся, но уже аккуратно подстриженной бородкой. – Вы хоть что-нибудь о ней знаете? Да что и спрашивать – наверняка столько же, сколько о своих Модусах да Хранителях, хех.
- В том-то и дело, - не успокаивался пожилой усач, продолжая все в том нравоучительном духе, - Наша вера - проще некуда, потому и понятна всем, у кого крыша на плечах хучь самую малость держится. Все самое правильное – это, сталбыть, ясное для человеческого пониманья, будь то мудрец какой, али юродивый.
- Вот для юродивых, видать, и создавали, раз примитивщина такая получилась, - отмахнулся бородатый.
Оппонент его не нашелся, что ответить на такое кощунство, и гордо замолк. Ненадолго, правда, потому как возмущение требовало выхода.
- Да что там говорить, - продолжил он с чувством превосходства в голосе, - у вас там и язык человеческий безбожно коверкают. Не по-Лински сие безобразье, ох не по-Лински.
- Может, еще и прочих Храниловцев своих помянете? – в тон ему ответил молодой стражник. – Их ведь у вас два с лишним десятка вроде? Слыхал я, и еще собрались канонизировать. Ну что ж, хоть какая тренировка для мозгов верующих, хех.
- Ты вот не язви давай, мы никого канализи… конино… в общем, не вашенское энто дело, - оскорблено заявил усач, как бы ненароком выправив из-под плаща сержантский серебряный галун, местами хранящий следы подпиливания, и оттого раза в полтора отличающийся по размерам от стандартного, - не о том речь ведем.
- Вы, батенька, запахнулись бы лучше, а то вон какой ветрюга поднялся, - бородатый указал рукой на раскачивающееся из стороны в сторону дерево, высокой ровной мачтой отстоявшее от прочих деревьев, подступающих невдалеке почти к самой границе болот. – Где я еще такого десятника себе добуду, - весело подмигнул он набычившемуся сержанту, - чтоб и командовал, и беседы интеллектуальные вел?
- Десятника, - подобрев, протянул сержант, послушно скрепляя на шее плащ медной бляхой с вытертым от времени гербом Ромуса, - вон он, десяток мой, - он кивнул на слаженно храпящих подчиненных, - только и знают, что жрать да дрыхнуть, ну и еще кой-чего… не при дамах будет сказано, - пробормотал он гораздо тише, в ответ на раздавшийся неподалеку глухой стук чего-то тяжелого о мокрую древесину, перехватывая поудобнее аркебузу и взводя на ней курок.
- Каких еще дамах, - удивился было бородатый, а потом, вглядевшись в указанном стариком направлении, тоже схватился за оружие, - А, вижу-вижу… ветер, хм… принес.
Сосна все еще раскачивалась, но явно не так активно, как за несколько секунд до этого. Причина же этого, маленькая темная фигурка, приземлившись на крайних досках помоста, и при этом не выказав никаких признаков боли от падения, или, вернее, полета с по меньшей мере стофутовой высоты, не пригибаясь, на приличной скорости направилась к отвесным стенам высокого деревянного частокола.
- Вот сейчас мы этого вторженца… - прошептал сержант, поудобнее пристраивая ложе аркебузы на скрытой под плащом и кожаным наплечником набитой опилками подушечке, долженствующей самортизировать выстрел.
- Постойте вы, - на дуло аркебузы положил руку молодого стражника, - что ж сразу палить-то? Давайте посмотрим лучше, как он туда залезть собирается?
- Как-как, - недовольно просипел старик, сбрасывая руку бородатого, - а вот так вот, видали?
- Да уж… не шуточки, - сдавленно произнес тот, тоже поднимая аркебузу на изготовку, - вот так ловко…
Грохотнул выстрел. Но это, пожалуй, и исчерпало весь его эффект – пуля выбила облачко щепок и древесной трухи гораздо левее темного силуэта, споро поднимающегося вверх по чатоколу. Несколько секунд, и взметнувшийся над заостренными вершинами толстых стенных бревен плащ скрылся вслед за своим хозяином уже внутри города.
- Вот так ловко, - повторил бородатый, опуская так и не разряженную аркебузу.
- Что ж ты, дурень норсетский, не выстрелил-то, а? – рассвирепел сержант, быстро потеряв налет интеллектуальности, приправив свою речь в адрес бородатого десятком нецензурных эпитетов.
- Вы, батенька, не шумите, - примиряющее улыбнулся норсет. – В болоте вашем кого еще разбудите. Ну с чего вам вздумалось парня того стрелять? Скачет вона как здорово, похлеще звероманьяка какого. Явно не здешний, - не удержался он напоследок.
- Ах, не здешний, значит… - чуть охрипшим голосом начал усач, угрожающе на него надвигаясь, - как говоришь, звать-то тебя?
- Руух. Торисмунд Руух.
- Ага. То есть, как я разумею, ежли отбросить все энти ваши апострофы, которыми ты мне цельную неделю уши прожужжал, да повторенья… Ух.
- Что – Ух? – непонимающе переспросил Торисмунд.
- Ты, стрелок через туда-сюда норсетский! – заорал в ответ, с налившимся темно-малиновым лицом, старик. – А ну-ка, оборот на сто восемьдесят градусов! И бегом в казармы, чокобиная твоя душа! И чтоб корпус к нашему приходу как баня натоплен был! Галопом, твою бабушку!!!
Отдышавшись, пока в стороне полуприкрытых ворот затих быстро удаляющийся топот, сержант повернулся к окончательно уже проснувшимся остальным своим подчиненным, взглянув на них так, что те, судорожно сглотнув, вытянулись в струнку, как на плацу.
- Ишь, понабрали невесть кого, - пробурчал он, вышагивая вдоль останков караулки, - сначала им, видите ли, ружья не такие…
- Смена, кажется, господин сержант, - осмелился вставить один из стражников. – Вона они, цепью от ворот прутся.
Ворота действительно заскрипели в очередной раз, пропустив из города четверых, так же, как и аркебузиры на посту, закутанных в серые плащи с эмблемой Ромуса на плече.
- Эй, кто идет? – крикнул сержант, поправляя свой плащ и принимая вид повнушительнее.
- Свои, свои, - ответил низкий грубоватый голос, - Смена, туды ее в качель.
- Так что ж вы, аки кактуары дохлые тащитесь? – для проформы гаркнул старик, довольно подкручивая усы. - Аркебузы в корчме забыли что ли? – добавил он, оглядывая подходящих. – Где главный-то?
- В дороге, - был ему ответ. В подтверждение же в воздухе разнеслись позвякиванье сразу нескольких спущенных тетив, и короткий свист, оборвавшийся всхлипами разрываемых бельтами живых тканей. Не прошло и минуты, как три темных громоздких куля с чавканьем исчезли в вечно голодной зеленоватой жиже под настилом.
Один из арбалетчиков, из капюшона которого показалась длинная и спутанная, как мочало, борода, проводил их взглядом и пояснил:
- Скоро будет.

Лента. Шарканиш. Ромус.

Комната на весь дом – вот, что это было. Сквозь мутные подобия на окна, начинающиеся на уровне человеческой макушки, еле-еле пробивался решетчатый свет ближайших уличных фонарей, этого единственного, пожалуй, преимущества ночного Ромуса. Хотя нет, вру, теперь добавилось и еще одно – тишина. Это, разумеется, чересчур громко сказано, потому что со временем, как выяснилось, разудалые ватаги подвыпивших матросов, мастеровых и прочего здешнего сброда сменились на темных переулках не менее разудалыми и хмельными ватагами заметно увеличивших свою численность стражников. Но все же плюс от этой замены был очевиден – обходы полицмейстеров и аркебузиров подметали мундирами мостовые с некоторой цикличностью, распорядок которой не составляло большого труда вычислить, так что оставшиеся промежутки людям расторопным ничего не стоило заполнить всем, на что только душа развернется. А действовать тихо, как известно – давний и неукоснительный принцип всех, кто когда-либо имел удовольствие быть выпестованным в гильдиях этих самых Расторопных. Но это все, понятное дело, за окнами, то есть изрядно для нас отвлеченно и вовсе не любопытно даже. По крайней мере, сейчас.
Внутри же… начать стоит хотя бы с того, что пол здесь – исключительная неприятность. И самой толстокожей гюрзе не пожелаешь ползать по этакому безобразию. Осколков стекла от наипричудливейших форм емкостей самых различных пород и расцветок, равномерно разбросанных по всему растрескавшемуся и местами изрядно обожженному паркету, безо всякого преувеличения хватило бы полностью заменить все витражи на скьебенругском Храме. Ну, и еще на пару часовен и какую-нибудь не очень крупную и напрочь застекленную оранжерею.
А вот стол здесь знатный. Такой конструкции не у всякого барона в обеденных залах повстречаешь. Футов, наверное, до сорока длиной, дубовый, весь в металлических заплатах. Ноги во все стороны: нижние — что у бегемота средней комплекции, верхние и боковые — тонкие, суставчатые, прямо-таки паучьи, на сочленениях крюки, на тех — цепи толщиной с меня, а то и вовсе с руку человеческую. Из потолков и стен, поверх шкафов развороченных, тоже крюки, и все друг за друга крепится и друг друга перетягивает да уравновешивает, и оттого еще страшней становится, что стол этот ненароком улететь должен куда, и еще немеряно понадобится цепей, крюков и клея костного, и сварки шибкоатмосферной...
Повсюду же — и на нем, и под ним, и вокруг него — останки разномастные и, чуется мне, вельми ядовитые... изо всего того, что раньше здесь алхимиками всяческими вытворялось, особливо же, как разумею по вывеске над дверью (что со своими шестью амбарными и тремя задвижными для хозяина все равно что распахнутой настежь была) мугла того беспокойного. Ну, сколько-то там недель тому назад не без нашего произволения к предкам своим мохнатым и бессловесным отправившегося.
- Крысы, чума их подери...
Да уж, этого добра здесь навалом. Маленькое приятное дополнение, не дающее помереть от скуки и переходящей в нечто летаргическое сонливости. И рада бы тварей этих ненавидеть — в угоду хозяину — да не могу. Ненавидеть — это, скажу я вам, в первую очередь не обращать внимания, не снисходить, не охотиться то бишь... нет уж, чересчур человечно, не для меня. Дайте только куснуть разок, разодрать пузо помоечное, выпустить требушку на свет Линий, а уж опосля и побрезговать не надорвусь. Хм, о чем это я... ага, как раз о том, что хозяина моего понимать — дело не из самых благодарных. Порой протараторит сотню-другую словечек в минуту, а хотел сказать, может, и всего одно, и не то. Или наоборот — вставит парочку ругательств вперемежку с ухмылкой своей фирменной, и поди домысливай потом, на сколько абзацев монолог этот прочувствовался бы в полном варианте... Молчит он, право же, куда выразительнее.
Вот и теперь, попробуй разберись — просто ему крысиный дух здешний приелся или я достала поперек горла со своей охотой в четырех стенках обшарпанных... А может погрызены бумажки те оказались, что изо всей мебели он вытряхнул грудами? Нет, не надо мне его секретов и дел потаенных. Мне, знаете ли, и наглядных от хвоста до макушки хватает.
К примеру, сейчас. Перевести только взгляд с разбитых секунду назад окон обратно на пол наш поганенький. Ну, не вписываются шарики эти с тлеющими запалами на боках в умиротворившуюся было на часок картину нашей жизни… А что поделаешь. Только и остается, что закрыть глаза и отключиться ненадолго. И так, честно говоря, всегда – на самом интересном месте.

- Знаешь, милый мой, я настолько тебя терпеть не могу, что, пожалуй, дам тебе один дельный совет. Нет никакой практической пользы от инициативности, когда требуется сделать лишь что-то конкретное.
- Весьма благодарен. Пустая болтовня – это так… поддерживает.
- Думаю, ты понимаешь, о чем я. Твои умственные, да и прочие способности, к моему личному прискорбью, все еще достойны подражания. Вероятно, ты чересчур перебарщивал с ними, потому как дело дошло до того, что от тебя вновь начинают отказываться. Это ведь не так приятно, как представлялось, не правда ли? Можешь не отвечать – то, как ты корчился в лачуге того клятого мугла… ведь вовсе не от боли, разумеется. Ты ведь смотрел – то немногое, чем можно заниматься, вдыхая парализующий дым – на энные записи из энного тайничка, нюх на которые тебе привили именно у нас… Признаюсь, мне глубоко плевать на твои незаконченные и наверняка исключительно заразные делишки. Как понимаешь, именно поэтому дневнички покойного Раджа горели так красиво и… безвозвратно.
- Скотина, что тут скажешь… Ну, разве что поподробнее расписать, какая именно. Так, с весьма биографичными вставками…
- Можешь не продолжать. Наслышан и без того о твоих изысках в области сквернословия… молодежь, говорят, зазубривает до прорех в ухмылках. Да, чего уж тут скрывать – в Гильдии тебя ждала дорожка, весьма круто заворачивающая вверх. Но судьба иногда выкидывает такие замысловатые коленца, что просто дух захватывает. Любопытно, наша прежняя верхушка со всей определенностью считала, что это она вышвырнула тебя вон. А вот от близких с тобой ребят, упокой чума их воровские души, я слышал совсем обратное… Но это все, как видишь, совершенно не влияет на настоящее. В котором неимоверно перспективная Зудящая… вся в собственной грязи и своей не менее грязной крови, повязана цепями на манер одержимого. А некий Довер, Довер Бордель-маман, Довер-неудачник, в старые времена отвергаемый даже шлюхами из собственной шатии, добивающийся от своих старших коллег лишь презрительного плевка в сторону… стоит с серьгой почившего с чертями старейшины... рядом с тобой, почти обекровленным и ждущим своей участи.
- Сколько пафоснятины... Прости, дорогуша, волосы налипли на глаза… никак не пойму – ты что, на задницу ее себе пришпилил? Было бы чем гордиться, хе-хе… Ты не думай, я не от удара плачу, хоть ты и меткая сволочь… это я, веришь ли, от умиления. Такие откровения, ей-Лин…
- Не переживай, меня уведомили, что в Ратуше, или, вернее, под ней, тебе уже уготован наисантиментальнейший прием с лучшими ромусскими палачами, так что…
- Так что давай ближе к делу. С каждой новой встречей ты достаешь меня все более скорыми темпами. И вообще, мне некогда – пора уже, понимаешь ли, выполнять разряд по стонам и скрежетам зубовным о сломанных конечностях…
- Ну-ну, не пытайся даже. Подумай сам, как это нехорошо – загнуваться в общественном заведении. Ну, что там с твоей ножкой станется, даже если я и не удержусь от удовольствия приложить к ней что-нибудь покрепче тросточки? Максимум – отвалится. И это - нет, ты все же на меня погляди, вот так – и это, повторюсь, только завязочки на стебельках, о бутонах только-только напоминающие. Доживешь до цветочков – попомнишь мои слова.
- Позови.…
- Не пойму, что говоришь? Да держи ты голову по человечески, что она у тебя как мешок с дерьмом на палочке!
- Позови кого-нибудь, Довер...
- Ну ты выдал, милый мой. Это кого же? Врача, может? Нет, ну правда насмешил. Ха. ха.
- Позови кого-нибудь себе на помощь… а то от твоих ударов… у меня колики начинаются… от смеха. Кастет, что ли, надень, а?..
- Нет уж, обойдешься пыточными щипчиками… через часок, наверное. А пока поговорим-ка лучше мы втроем. Не против?

Никаких, представьте себе, радикальных изменений. Окромя хозяина - все на месте. Может, чуток меньше оплетающих друг дружку посудин на столе и приблизительно на столько же больше плавленого стекла на полу. Впрочем, ползти по нему никто и не… похоже все-таки придется. Вот ведь гады, забросить банку с Ребятами на самое пустынное пространство в этом чертовом помещении… хотя... если попробовать свеситься с той табуретки, мало ли что полутораногая она, да еще и вертящаяся – это нам, акробатам… Фух, ну вот. А теперь можно и на поиски. Нюх у нас с Ребятами не собачий, конечно, но жизнь, знаете ли, такая… Слов не подберешь.

Лента. Шарканиш. Ромус. Первая атака.

Линии старого водопровода, тянущиеся прямо и вплотную под настилами – рядом с водопроводом новым – все еще продолжали существовать. И в наименьшей степени – благодаря вниманию господ из муниципалитета, облеченных заботами об общем благополучии города. Заботы эти, повторюсь, были настолько общие, что своей неизбывной размытостью неизбежно же и повседневно заслоняли все возникающие частности. Доставка воды, хоть сколько-нибудь пресной и неядовитой, как вы понимаете, являлась одной из наиглавнейших головных болей Ромуса, поскольку все опыты по опреснению плещущейся под городом… грубо говоря – жидкости, предпринимаемые во все времена существования поселения, редко приводили к чему-нибудь более путному, чем повальные отравления наиболее упорных и категоричных эмпириков.
В общем, отрываясь от всех этих отвлеченностей, в том или ином роде литературных и историчных, я из собственного опыта, хоть и непросто давшегося, могу вас заверить, что старый водопровод существовал, был пуст, практически безводен и ненаселен, а потому вполне готов использованию.

- Веселые времена настали в городе, ничего не скажешь.
Нашел новость, ага. Мозговитая молодежь пошла, однако ж. Сколько ему – под сороковник? По голосу овощ разберешь…
- Кому веселые, а кому и… Одни грузовики эти – посмотришь, и дрожь пробирает. Они что там, в Ратуше, удивить или удавить всех захотели этими импортными штучками? У меня кум с Андалута, так вот я в гостях таких моверов страховидлых насмотрелся, что потом недели на три все ночи окошмарились напрочь. А тут, пожалуйста, прямо под самый нос. Хоть к алхимику какому отправляйся, за снотворными всякими.
Нет, ну вы только послушайте. Дождалась-таки технофоба. Мало мне хозяина…
- И чем только, спрашивается, думают? Напихали, значит, нам со свалок ладрокской рухляди по дорогой цене, и теперь что – дожидаются полных штанов счастья от горожан? Это от нас, бадроссцев?
- Ну, Паркани-то известно чем размышлять привык. Толку от него. Вот, бывало, Сатравенно… Не нынешний шут гороховый, разумеется, а тот… Старикан, хоть и сволочью был изрядной, а все же в делах и людях разбирался ювелирно.
- Это точно. Все наши на цыпочках по городу передвигались, а остров и вовсе за кабельтовый обходили, только бы с ним не связываться…
- Эх, да что тут говорить. В прошлом все, и не поймешь – ностальгия за горло прощупывать начинает или и на самом деле все было чин чином… Вот так оглянешься нынче назад, и ни черта не разберешь, как же все так наперекосяк пошло да и вышло за несчастные неколько недель?
С шовинизма на покойников, с панегириков на сосущее под ложечкой… Трубы, трубы, повороты… Ржавчина вас подери, да когда ж вы закончитесь?

Фонарные мостки. И не взять в какой угодно толк, как их еще земля-матушка держит? Сваи друг за друга разве что не хватаются, доски одна на третьей, а то и вообще что-то вроде каши древесной, пополам с червячками, живыми и не очень… Половина города разгребает пепелища, а над рядами целехоньких кабаков да домов терпимости все так же курится смог перегара высокоградусного, вея банным жаром из каждой приоткрытой двери. Странен город Ромус, и почему живуч – непонятно.

Когда удается взглянуть на человека, перевязанного с ног до подбородка добротными стальными цепочками – эдак с корабельный оснасток толщиной – первым делом в голову приходит вопрос – а на кой ляд это понадобилось, если сам прикованный дохляк неимоверный, горбом худобу прикрывающий. Что же до широкого кровавого пятна вокруг столба, к которому завязка эта лепится, то тут и вовсе хочется за кадык зубами пощипать исполнителей. Нельзя, скажу я вам, дырявить так человека. Ну… вообще никого нельзя.
Еще более не по себе становится, когда голова у фигуры такой склонена на манер статуй ладрокских героев-мучеников. Глаза, мутью подернутые, в одну точку на полу где-то, губы в линию с кривинкой презрительной по бокам – полный набор на одной физиономии. И перебор, кстати. Нечего тут хандрить, когда убираться надо. И поживей.
- Ну что, Лента. Теперь мы птицы вольные, хе-хе. Ни хозяев, ни друзей и ни-ко-го-шень-ки. В некотором смысле так оно и надо… давно уже пора, да.
Разговариваем, ага – уже хорошо. Нет, я, конечно, всегда подозревала, что хозяин у меня – штука плохо разбиваемая, но теперь-то могу сказать со всей определенностью, что будь у меня возможность и привилегия давать ему прозвища, то одним из них, и не самым малозначащим, стало бы… «Пластилиновое». Не знаете, что такое? Не были в Осскиле? И правильно, чего к нему идти, он и сам, по слухам, горазд приходить – ко всем, повсюду, зови - не зови.
- По последним сведениям, поступившим от наших стародавних знакомых - с присущей им оригинальностью - господа ложисты в нас больше не нуждаются. Связь с Гильдией они действительно восстановили, и не без нашей тобой скромной помощи. Но ввиду того, что полагаться на скромность в абстракции они не привыкли… Ключи, если ты их ищешь, под брюхом у того, что слева от Довера.
Да, все как обычно. Обращается ко мне – значит сам с собой обмозговывает, пустит пару слов в воздух – меня зовет любоваться… Пусть выговорится. Шутов, знамо дело, не переспоришь и не переболтаешь. А разбираться… он и сам разберется. Мне это, честно говоря, ни к чему. Какие уж тут, извиняюсь, разборки – насущность хвост на ходу отдавливает, чуть только не так повернись. Вот к примеру, как изволите залезать в карман под прессом фунтов этак сотенки на три?
- Другое дело, что теперь им понадобилось наше мясцо. Позарез. И насколько я понял – буквально.
Ну, мы и сами не вегетарианцы, прошу прощения за ругательство… Тэкс. Передаем из зубов в руки… Готово. А еще он у меня быстрый, хозяин-то. Верите, не верите, но замкИ к нему так же относятся, как бабы к осскильским киноактерам… Это я как бы к тому, что ключ, кажется, все-таки был не тот.
- Возвращаясь к нашим птичкам, - хозяин закончил-таки обмениваться верхней одеждой с Довером, бывшего одной комплекции с ним, на мой взгляд - совершив этим абсолютно бессмысленный обряд, поскольку чистотой и гигиеничностью означенный Расторопный не страдал вовсе, хоть и был, с пары вскользь брошенных хозяином фраз, недавним старейшиной ромусского отделения Гильдии… Ну, «был» и «недавним» - в том смысле, что до того, как его порубал наш виконт. Судя по тому, что я наблюдала в этом кабачке, пока добиралась до подвала, он и вообще много кого порубал. Трое или четверо из них…
- Ты только погляди, дорогая моя, у нас тут есть и подзакусить, хе-хе…
…Были только оглушены.
Ненавижу на это смотреть, нюхать – тем паче… Что тут поделаешь – с непривычки, выработается еще. Наверное.
- И да, ты знаешь…
Угу, а вот с этой фразы он обычно начинает врать. И оченно неумело, ко всему прочему, потому как чаще всего – себе.
- С Риком… прошу прощения, виконтом де Либерталем, конечно… У нас теперь мало чего общего. И в эту малость, рад тебе сообщить - совершенно не входит дальнейшее совместное вытаптывание дорог. Сам еще не определился, как бы к этому отнестись, так что…
Хотя… Не знаю даже, в этот раз все вроде бы звучит вполне правдоподобно. Хм.
- Так что нам с ним теперь просто не по пути. Определим это состояние пока так, договорились?
- БОММ!
Постойте-ка, это еще кто?
- БОММ!
Или что?
- БОММ! БОММ!
И какого, спрашивается…
- Черта. Вот кого я бы с удовольствием сейчас встретил. А еще намылил бы морду, расчесал бородку и утопил в первом же дырявом корытце.
Ну вот.
- БОММ!
- Это за Риком. И все мои кренделя с водохранилищем кому угодно под хвост. Он, конечно, и сам отлично справится… мы все об этом знаем, да…
Но.
- Но надо бы подстраховаться.
И все-таки интуиция – это сила. Опять наврал.

Толпа валила.
Опоры по открытым сторонам улицы, козырьки лавок, целиком и в труху – чересчур прогнившее крыльцо, ненароком приоткрывшиеся ставни и… саму себя, вминая в мостовые, стены и еле выдерживающие натиск дощатые настилы все более и более частых счастливчиков. Не побоюсь сказать, именно счастливчиков: может, и отлежатся еще, успеют потратиться на знахарей да алхимиков напоследок. А вот насчет тех, кого любезные сограждане смели прямо в болото – лишь на моем слуху было не меньше дюжины всплесков пополам с быстро выбарахтавшимися воплями – сомнения, согласитесь, вполне оправданны… Впрочем, конкретно эти вопли отслеживать было достаточно трудно посреди ревущих и беснующихся людишек, так что за циферки не поручусь. Тут еще вдобавок судорожный гул и перезвон колоколов разнокалиберных, добавлявших в и без того раздражающий фон дополнительной сбойности и аритмичности. Повсюду же, куда ни поведи носом – запах этот. Страха человеческого. Особый такой, прямо говоря - пряный и на любителя.
По прямой линии до порта было рукой подать. Пара переулков до границы Фонарей, пара жилых кварталов сбоку от рынка - и пожалуйста, любуйтесь на основные пристани. Так и было… бы, будь Ромус обычным, в меру спокойным городишком. Но первые же орудийные выстрелы с южной оконечности города, разрезавшие привычное гудение роящихся на улицах и площадях людских масс, словно содрали с едва переставших кровоточить ран присохшие к ним бинты.
Эффект был почти мгновенным и до безобразия истеричным. Первыми сорвались с мест – опрокидывая столики в кабаках, прилавки на рынке, людей же повсюду – матросы. И самые заковыристые проклятия, что срывались этажами с их нечесаных и пропитанных табаком бород, не смогли бы передать того мощного благоприобретенного инстинкта, перекрывшего в их мигом отрезвевших головах весь поднявшийся гам одной-единственной, гасящей все лишние мысли фразой.
«Валим отсюда!» - мигала в их сознании всеми мыслимыми цветами и оттенками лампочка, отвечающая за самосохранение. И они мчались, не разбирая дороги, не разбираясь толком в происходящем и ни под каким видом не собираясь в нем участвовать. Бежали они, разумеется, в порт, так что чем ближе к нему мы подбирались, тем чаще мелькали посреди толпы повязанные на пиратский манер платки и… кортики. Со стихиями моряки церемониться не привыкли, и справедливо принимая толпу за одну из них, и не самую жизнесберегающую, рвались к своим настоящим домам – судам, не утомляя себя размышлениями о здешних правилах уличного движения.
Прочая же составная часть толпы, более или менее местные обыватели, лишь тогда осознали, что им действительно угрожает, когда опустившиеся на одно колено и тщательно до того прицеливавшиеся аркебузиры ответили на послышавшиеся из сбившихся в кучу передних рядов толпы сомнения в действенности противостоящих сил правопорядка… гармонично влившимся в гул набата залпом. А потом еще одним… и еще… и следующим, перебившим эхо от подобного же с соседней улицы.
Методы упорядочивания у всех, знаете ли, разные.

Насколько я помнила, путей, ведущих из Фонарных мостков в город, было шесть. Три улицы, два моста, старые причалы, все охраняемые. На первых шла непрекращающаяся пальба, прерываемая короткими, но вполне мясницкими по духу рукопашными. На последних, за древностью и, соответственно, хлипкостью – редкие выстрелы по редким же смельчакам или отчаявшимся, тысячепроцентно смертникам – потому как на предотвращение и заминание паники брошены были ленцийские стрелки, которые, как на месте и выяснилось, в принципе не считали ромусских горожан хоть сколько-нибудь достойными снисхождения. Давние счеты или просто здоровая конкурения между городами тому причиной – ошские потемки… В любом случае соваться под их пули было бессмысленно. Следовало и спешить – толпа, ломившаяся с Фонарей в город, под аккуратные, подравнивающие у нее бока залпы потихоньку начала рассасываться.
Пришлось действовать напролом и… вбок. Признаться, не мы первыми до такого додумались – тут и там по сторонам выбранной нами улицы зияли развороченные дверные проемы – особо настойчивые прошлись по всем этажам невысоких домов, склонившихся друг ко другу с Фонарной стороны улицы, безуспешно разыскивая переход на сухопутную ее часть внутри лепящихся одного за другим зданий. Особо озлобленные – вышвыривая при этом из окон небогатую меблировку и верещащих во время недалекого полета за этими окнами обитающих. При всей моей любви к людишкам, не могу не признать, что наблюдать за этим было вполне… отвечающе на мои представления о забавности.
Путь до жмущегося под самой крышей чердачного этажа занял практически столько же времени, сколько и сам процесс перелезания из тамошнего слухового оконца на крышу. Могло быть и быстрее, если бы не еле держащиеся на подпорах лестницы с определенно небольшим весовым лимитом… и пули, заделавшие в покато и вповалку лежащей черепице не меньше двух-трех дюжин взбившихся фонтанчиками рыжеватой пыли отверстий.
Дальше же все было гораздо проще. Остались позади исходящие выстрелами и криками кордоны, людей на улицах значительно поубавилось, а уж на крышах, разумеется, простору и свободы передвижения было вдосталь и еще чуть-чуть. Перебежка, прыжок… длинная перебежка, прыжок, еще один… и в том же духе, ничего оригинального. Делалось это скоро и в достаточной мере бесшумно – не хватало еще и здесь привлечь к себе внимания. Но слава товарищам изо всех пантеонов, вместе взятых - небо горожан, по всей видимости, интересовало в самой наименьшей степени.
Не заметить Рика было трудно. Меч он так и не убрал в ножны, и весьма активно – хоть и плашмя – пользовался им для расчистки дороги. В меру чистая желтизна его растрепавшейся на поднявшемся ветру шевелюры весьма и весьма выделялась между тусклыми, переполненными сального плебейского ужаса, а порой и придерживаемыми обеими конечностями - головными, с позволения сказать, уборами - спешащих неведомо куда горожан. Дворянин, что тут скажешь. Это вам не осанка, вскормленная корсетом для балов и светских кормежек при свечах… здесь был город на осадном положении, когда вокруг не было ничего и никого, кроме прерывистого дыхания страха, бельмастой на оба глаза и беспричинной ненависти, смертей за каждым углом, на каждом верном и не очень шагу, за каждым человеческим или не очень силуэтом, за каждым плащом…
Серым плащом, к примеру.

Лента. Шарканиш. Ромус.

Мы не успевали.
И это было очевидно. Три точки, равноудаленные друг от друга и растянувшиеся по улице от одного ее края к другому… Все это до боли смахивало на условия простенькой математической задачки. «Вычислить скорость и время полета пули, выпушенной из пункта Бэ в пункт А, учитывая, что пункт Цэ ни стоять на месте не собирается, ни позволять пулям этим вылетать и тем паче попадать…» Впереди, в самом конце квартала – Либерталь, мы с хозяином – в самом ее начале, да еще и на крышах. А посередине, одной своей уверенной и сосредоточенной неподвижностью рассекая движущуюся мимо переполошенную толчею – стрелок. Причем наверняка фанат своего дела, в такой-то заварушке делать работу… В том, что работа его касалась именно Рика, никаких сомнений не оставила блеснувшая сталь поднятых пистолетов. Ганнер, чума их Рево подери. Задачка была дурная и, прямо говоря, к выполнению плохо приспособленная. Не было к ней стандартных решений, и все тут.
Ну, и не стал их хозяин искать. На кой, спрашивается, когда одно такое решение всегда под рукой. Кинуть футов на сто вперед и вниз обычный предмет — дело не трудное. Но если предмет этот в ходе преодоления траектории извивается вовсю, да еще и попасть должен именно в цель, и именно за считанные доли секунды... дело принимает совершенно особый оборот.
Еще более неприятные ощущения возникают у участников процесса, когда шлепнувшаяся-таки в цель змея едва не ломает зубы о шею своей жертвы. Понятия не имею, что именно было там, под кожей, но привкус какого-то химического раствора пополам с привкусом паленой резины не оставляли в покое мою пасть... до тех пор, пока стальная рука (ей-Ушедшие, и хотела бы преувеличить, да не могу) рывком не стащила меня с шеи своего владельца и с размаху зашвырнула в ближайший провал мостка.

Где я оказалась, разобраться было трудно. Трубы – они и есть трубы, и не найти никакой особой составляющей ни в плещущемся на донышке их, ни в сползающем по бокам, ни с потолка накрапывающем. Лишь темнота здесь была какой-то пронизывающе гнилостной. Впрочем, движения все это не замедляло, и даже наоборот, потому как находиться в каждом конкретном участке заброшенного водопровода было до тошнотворного мокротно… Черт один знает, за каким ним я сюда забралась, и куда меня так тянуло…
Тянуло же как клещами.
Стоило только подумать о том, что надо бы остановиться и возвратиться к хозяину, как сразу же на сознание словно опускали здоровую такую и совершенно непроницаемую крышку. Все осмысленное моментально гасло и возобновлялось весьма и весьма нескоро, да так, как если бы выныривало из проруби – обмороженное, неразгибающееся, кусками заглатывая воздух. Окутывающая мысли темнота оставляла лишь обострившиеся ощущения, волнами абсолютной обессмысленности накатывающиеся одно за другим, и в самых наипричудливейших сочетаниях.
И это пугало.
Я себя считала, прямо говоря, не из самых боязливых. Но когда то немногое сознательное, ошибочно ли, провиденчески ли выделенное нашему роду не знаю уж кем, начинало исходить слабыми агонизирующими судорогами… страху внезапно и неожиданно, наверное, и для него самого, находилось столько места, сколько только заблагорассудится. И выходило это у него из рук вон превосходно.
Инстинкты, мерзкие животные инстинкты, ранее лишь вспомогательные, теперь заполняли все учащавшиеся провалы в сознании полностью, сдавливая ошметки мыслей отовсюду наползающей беспамятностью.
Симптомы же были знакомые. До боли нестерпимой, в криках лишь растворяющейся, выворачивающей душу изнанкой наружу… а тело обращающей в бревно, послушное неведомо кому, но только не самой себе. Опыт, эта набившая оскомину отрада возраста, говорил определенно. Да что там – вопил многоголосьем, надрывая несуществующие глотки до неслышимого же истошного хрипа и свиста. Не требовалось здесь никакого ума, заочно мной стократно уже оплаканного. Нюх у меня на такие дела был настроен давно, и безо всякого осмысления. А разило ото всего этого, признаться, настолько скверно, что клычки из желобов опускались сами собой, ядом слюну разбавляя, и щедро.
Магия, туда ее через сюда ошской хризантемкой. И судя по ощущениям – явно не самая белая.

***

Прыжок с семиметровой высоты, и они стояли друг против друга, оба – против течения толпы, каждый - словно напряженная струна на каком угодно инструменте. Серая, припорошенная временем сталь оружия и глаз с одной стороны, и презрительный изгиб небрежно взятой старинной рукояти и усмешки – с другой. Вот, пожалуй, и все, что в целостном виде выпало на первое знакомство двух пронизывающих друг друга взглядов. Дальнейшее же – сплошь фрагментарное – вихрями прошлось перед ними, не оставляя возможности к осмыслению. Лишь первый взгляд, оценивающий противника одним только убийцам ведомым чувством.
Разрывные пули, выискивающие жертву посреди бурлящей массы людей — отличная наглядность для начинающего палача. Двенадцать выстрелов, следующих друг за другом с убийственной - и в буквальном смысле - методичностью, с незаметным человеческому взгляду опозданием следовали за каждым появлением среди мечущихся человеческих фигур силуэтом черного плаща. Хозяина же этого смахивающего на сутану одеяния можно было принять за тень от пролетающего стрижа... Как его противник развил такую скорость, ганнер навряд ли понимал. Но на его бесстрастном лице не изменилось ровным счетом ничего. Если не считать глаз, с потемневшей радужкой и едва заметными сероватыми сполохами по ней.
Новый прыжок шута, уже вверх и вбок, и ставни вместе с редкими стеклами одного высокого окна за другим начали вдавливаться внутрь здания, окропляя разлетающейся щепой и брызгами осколков открывшееся взгляду стрелка помещение, уже пустое, безо всяких следов противника. Ненадолго, вслед за отбившей очередной раунд боя дюжиной выстрелов, над опустевшей улицей повисла тишина. Ее лохмотьями, жадно и без остатка заглатывая их, отобедал мощный, победный и многократно повторяющийся рык с дальнего конца улицы. Впрочем, расстояние, с которого он издавался, сокращалось быстро, скачками. И когда в пределах видимости улицу перекрыла клубящаяся масса оскаленных морд, стрелок не стал мешкать и последовал вслед за шутом. На месте, где он только что перезаряжал оружие, запоздало расцветился след от выстрела из кулеврины.
Мосулы сорвались с места одновременно. Их было больше дюжины, и они чувствовали свое превосходство над этим человеком, одинокой статуей замершего посреди разгромленной залы. По крайней мере, так им казалось - всем, кроме самого последнего, так и не поспевшего за своими собратьями. Вдогонку к ним он отправил лишь обрывок захлебнувшегося воя и... переднюю часть своей морды. Весьма аккуратно срезанный прямо в полете. Тяжелое туловище, напоследок полыхнув искрами, ткнулось остатками головы об услужливо подставленный ботфорт.
- На сцене посторонние, - констатировал владелец раритетной обуви, прежде чем исчезнуть в темном проеме соседнего коридора. Вслед ему сразу же отправились двое гигантских псов вприкуску с несколькими зарядами, высветившими в означенном коридоре... абсолютную пустоту.

- Ну как, - выдохнул шут, с усилием отводя дуло револьвера еще на несколько дюймов в сторону, - все еще не имеешь на меня зла?
Ганнер, до того неподвижный, приоткрыл глаза и почти равнодушно взглянул на своего противника.
- Никак нет, - кусок обвалившейся стены, казалось, намертво похоронивший под собой правую руку стрелка, едва заметно дернулся, а затем принялся — медленно, завораживающе неторопливо — приподниматься. На дыхании ганнера это практически не отразилось, вернее, его все так же не было слышно.
Зато шут в буквальном смысле зашипел. Его правая рука, до того сжимавшая дуло револьвера, теперь сама оказалась перехвачена выпустившей оружие рукой пистолетчика. Причем так, что кисть первого едва ли не затрещала.
- Не имею, - закончил мысль стрелок, вырвав другую руку из-под державшего ее завала и со страшной силой, как ножом, пырнув противника стволом второго револьвера куда-то в бок. Треск ребер не смог перебить даже прозвучавший выстрел, приглушенный тканью камзола и живой плотью.
Стрелок поднялся так легко, как если бы его противник, по-покойницки обмякший, ничего не весил. Разворот корпуса — и тело шута, вышибив и без того провисшую дверь следующей комнаты, замерло где-то внутри наполнявшего помещение полумрака.
- И все же пора заканчивать, - ганнер быстрыми привычными движениями зарядил один револьвер, затем подобрал с пола второй и, на мгновение заколебавшись, выбрал из патронной ленты заряды, успевшие мигнуть ядовито-голубым, прежде чем скрыться в барабане. - Наигрались, и хватит.
Он поднял оружие и уже развернулся к двери, когда сбоку, со стороны рваных оконных проемов, послышалось тяжелое дыхание, перемежаемое рыком. А потом присоединившееся к первому дружное рычание с другой стороны улицы. Поверх же всего этого — низкий, всевозрастающий гул. Никаких выстрелов, лишь бесшумные тени заскользили по потолку вслед за вереницей отсветов от далеких взрывов.

Стрелок опустился на колени и разорвал на трупе рубашку. Зрелище было не из приятных — пять пулевых отверстий, веером пробивших всю верхнюю часть груди шута, с обуглившимися краями ран. Одна из пуль пришлась прямо по застарелому шраму, с наростами отмершей кожи вокруг — чуть повыше сердца. И никаких следов крови.
- Если представится увидеть что-нибудь более странное, - проговорил ганнер, прикрывая лицо убитого остатками его плаща, поднимаясь на ноги, и не отрывая при этом взгляда от тела своего недавнего противника, - Перешлю с нарочным в ад. Вдруг да заинтересуешься.

Лента. Ромус. Отступление от персонажа.

Даже посреди окружающих его старинных патрицианских домов это здание выглядело до неприличия аристократичным. Отсутствие каких бы то ни было излишеств на нарочито неровно обтесанных стенах восполнялось многочислеными и бессистемно расставленными каменными фигурками по краю черепичной крыши, зубчатой пирамидой венчавшим серый, с вкраплениями выбившегося мха фасад. Парадный вход, теряющийся в тени охватывающих одна другую арок, в миниатюре повторял кованые ворота Ратуши, расположившиеся прямо напротив, через усеянную статуями площадь. А окна, несоразмерно охватистые для буйного Бадроса, величаво и в открытую взирали на хитрый прищур стрельчатых полубойниц крепости градоправителей. Да, здание это было норсетским до последней каменной крошки в своем основании, и стальные, веками не ржавеющие флюгеры по углам крыши, со сплетенными в отчаянной борьбе металлическими же рагригскими горгульями и скьебенскими чайками на гравировке, говорили об этом ничуть не менее откровенно, нежели описанные детали архитектуры и... личности, в здании пребывающие.
Настойчивый, и в то же время четко выверенный паузами стук в дверь - и шаг в темноту, все так же прикрывающую вход, уже не встречает никаких препятствий — вслед за сухим щелчком разомкнувшихся замков. Новый щелчок, уже смыкающий створки, мягкое свечение вспыхивающей в дальнем коридоре свечи, и сухонькое, непроницаемое лицо старика-лакея между кажущимися пергаменными в неровном желтоватом свете крыльями высокого воротника. Взять почтительно поданный светильник, и скрывшись от глаз старого церемонимейстера, торопливо свечу задуть и поставить куда придется, вихрем длинных одеяний взлетев по единственной лестнице наверх, отыскать на верхнем этаже нужную дверь и, задержав дыхание, приоткрыть ее внутрь — вот, пожалуй, и все, что требовалось сделать человеку знающему, чтобы попасть в средоточие ромусской резиденции восточных норсетских баронов.
Вошедший в кабинет человек и был одним из лиц, знающих здешние распорядки. Выйдя на освещенный заходящим солнцем четырехугольник света, вытянутый вбок, он остановился перед широким письменным столом в некоторой нерешительности. Лицо его, до этого затененное полумраком, наполнявшим дальнюю часть помещения, словно задержало на себе частицу этой затхлой темноты, и на свету оставаясь сумрачным. С минуту простояв в молчании, он не выдержал и с нетерпением в голосе прервал тишину:
- Я оповестил вас сразу же, как прибыл на место. Сообщение дошло до вас?
- Как видишь, - сидящий за столом на несколько секунд оторвался от исписанных аккуратным тоненьким почерком листов бумаги и с улыбкой указал на маленькое безобразное существо, при звуке человеческих голосов выпроставшее увенчаную рядами роговых пластин и наростов голову из-под кожистых крыльев. Размером оно было со среднюю кошку и жутко смахивало на дракона, уменьшенного раз эдак в сто. Наверное, потому, что им и являлось.
- Дракдамб на месте. Так почему же вы до сих пор здесь? Да еще и меня вызвали обратно? Я бы мог...
- Несомненно, - проговорил сидящий за столом, одобрительно улыбнулся, и вновь возвратился к прерванному занятию. Тоненькие буквы паутинкой побежали дальше. - Присядь пока и передохни, - крупная мозолистая ладонь указала зажатым в ней хрупким серебристым пером на кресло у окна.
Вошедший поджал губы, к окну подошел, но садиться не стал — оперевшись руками о массивный, размером с надгробную плиту подоконник, он вперился взглядом куда-то поверх домов и даже самой Ратуши, явно думая о чем-то своем. Был он молод. Чересчур молод для того одеяния, которое дополняло не по-юношески строгое выражение его лица. Стройная, подтянутая и даже несколько худощавая его фигура была затянута в застегнутый до самого подбородка подрясник, сшитый из грубой ткани, окрашенный в то ли в бурый, то ли черный цвет, то ли в оба цвета сразу. Редкими, и редко же исполнимыми были обеты нестяжания среди многочисленных монашеских орденов Данзарса. А осанка и тонкие, словно вытесанные из румского камня черты лица молодого монаха совершенно определенно говорили о том, что явно не бедность привела его к служению своей религии.
- Мой дорогой ван дер Хоорн, - чуть ли не нараспев начал сидевший за столом, привычными движениями складывая законченное им письмо в пятиугольное подобие конверта. - Признайтесь мне как старшему, но отнюдь не умудренному мирским опытом другу - что больше присуще молодым одиноким женщинам?..
Поименованный дворянин нахмурился, потер вспыхнувшие уши и буркнул что-то невнятное. Собеседник же его, казалось, словно упивался неловкой ситуацией, не переставая складывать все более уменьшающийся конверт.
- Скажем, сострадание к полузнакомым подлецам или любопытство... к самим себе? - тут он подхватил с края стола только было задремавшего дракдамба, и не обращая особого внимания на выказываемые последним признаки недовольства, принялся прикручивать получившееся письмо — с пол-ладони размером и с руку же толщиной — к чешуйчатой лапе необычного посыльного. Затем поднес нахохлившееся существо к самому окну и, приоткрыв одну из его створок, просунул дракдамба в образовавшийся проем. С ветром в комнату ворвался бьющий по ушам колокольный звон и шум толпы, бурлящей на улицах.
- Одна птичка полетела ловить другую, - довольно проговорил отправивший послание, отходя обратно к письменному столу. Многие из бумаг, до того аккуратными стопками создававшие образ безупречной упорядоченности кабинета, начали разлетаться от резких порывов ветра, не только продолжавшего прорываться в оставленный для него проем, но и постепенно увеличивающего разрыв между тяжелыми створами огромного окна. Развевающиеся портьеры по бокам от последнего начали доставать почти до середины комнаты. К перезвону колоколов с башенок Ратуши присоединился мощный гул храмового колокола. Ван дер Хорн закусил губу и с усилием захлопнул окно.
- Дракдамбы — это драконы, и вовсе никакие не птички, - раздраженно бросил он, - причем разумные.
- Безусловно, - согласился его собеседник. А затем, подобрав полы подрясника, опустился на колени перед темным гобеленом, изображавшим Святого Амадея в полный рост. Не был забыт на картине и разлапистый дуб, на котором святой подвесил себя ради усмирения не в меру буйной плоти. Дуб, кстати также — благо, потолки начинались футах в пятнадцати от пола — в полный рост.
- Ох уж эти животные, - продолжил отец Франциск, старательно прощупывая через ткань гобелена стену и временами словно пришлушиваясь к чему-то, скрытому за ней. - Меня ведь в последнее время только с ними и заставляют возиться. - он поморщился, - Все переговоры с муглами веду я, чертовы упертые мельники... служба связи — этими вот драконо-птицами, да еще и... ага, вот она.
Прелат-капитан удовлетворенно кивнул, поднялся на ноги и отшел на несколько шагов от стены. Под плащом, накинутым на его широкие плечи, глухо звякнули сочленения доспеха. Хрустнули разминаемые пальцы, а затем между поднятых рук проскользнуло несколько искорок. А потом все чаще и чаще. Ван дер Хорн наконец повернулся от окна и нахмурился еще сильнее.
- Вы что же это делаете? - замечание юного кающегося показался бы уместным — хотя бы из-за менторского тона, которым оно было произнесено — если бы не его однозначно подчиненное положение к тому, кого он собрался отчитывать. Именно отчитывать — потому как выражение лица ван дер Хорна говорило о крайней степени возмущения и о том, что скрывать его он вовсе не собирается. - Нас же вычислят до того, как мы успеем сделать хоть один шаг! У нас есть прямое указание преосвященного Флаума...
- Вот-вот, друг мой Виргилий, - оборвал прелат-капитан. - В этом и заключается главное отличие между руководителем экспедиции, которым конечно же являетесь вы, как дворянин Высокой Крови, и помощником руководителя экспедиции, которым являюсь я,полномочный магистр Ложи. Вам были даны указания, мне же — сведения, - старший священник как можно более доброжелательно улыбнулся своему собеседнику, отчего глубокий шрам, выходящий из-под неровно зачесанных назад волос надо лбом и теряющийся где-то в расстегнутом белым воротничке черного подрясника, отталкивающим образом обратил улыбку в гримасу. - Вот и следуйте указаниям, если желаете. Я же... буду использовать сведения.
Еще раз улыбнувшись, он развел руки в стороны и с них в сторону стены скользнул переливающийся иссиня-фиолетовым дымчатый пульсар. Из прожженой дыры в старинном гобелене выпало несколько булыжников, так аккуратно, что остатльная кладка осталась почти незадетой. Словно камни потянули за веревочку.
- Отец Франциск, - с ноткой металла в голосе продолжил молодой священник, подходя ближе, - Вы отдаете себе отчет, где мы находимся? Это же Бадрос! - он повел руками вокруг себя. - Здесь повсюду риганхеймские агенты. Они ведь даже не прячутся. Это ИХ угодья! Вы понимаете, чем нам это грозит? Вы используете черную магию ради какого-то баловства в центре города...
- Который в очень-очень скором времени будет интересовать только археологов и прочих любителей развалин, - отец Франциск запустил руку в образовавшийся проем в стене и с натугой начал там что-то отогнувать. Послышался металлический скрежет. - Не надо... об этом. - в стене что-то звякнуло, а затем рука прелата капитана уже без усилия вынула из стенного отверстия фрагмент насквозь проржавевшей трубы. В некоторых местах пальцы вмялись в рыхлый металл. Вслед за этим из еще более углубившегося отверстия раздалось приглушенное шипение. Прелат-капитан вновь протянул руку, на которую тут же выползала маленькая, пестрой расцветки змейка. Ее крошечная ромбовидная головка со странными многоцветными узорами по ней на несколько мгновений зависла перед лицом поднявшего руку кающегося. А затем болотная гадюка без всякого сопротивления отправилась во внутренний карман монашеской мантии. Отец Франциск еле слышно перевел дыхание, поправляя цепочку с нагрудным знаком Храма, а затем повернулся и зашагал к двери, бросив через плечо:
- Он уже мертв.
Стук заклопнувшейся на пружине двери слился с какфоническим грохотом боя из внезапно распахнувшегося окна. Виргилий постоял еще немного, глядя как ралетаются в бешеном танце последние листы бумаги со стола, а затем, одернув с плеча заброшенную туда ветром портьеру, скорым шагом направился вдогонку.

***

Не меньше сотни аркебузиров вышло из ворот Ратуши, уступив место жиденькому встречному потоку горожан, судя по внешнему виду — не самых бедных, допущенных в неприступную для сухопутных войск крепость градоправителей. Впрочем, этих самых сухопутных войск со стороны врага пока что и не наблюдалось. Все три улицы, выходящие на площадь, были перегорожены мощными баррикадами в два-три человеческих роста высотой. Позади и впереди них устанавливали огневые точки митральез. С громким хлопком, на мгновение перекрывшим весь остальной шум и гул, раскрылись металлические ставни на верхних бойницах Ратуши — из них показались относительно узкие дула пушек, первые же выстрелы из которых, направленные куда-то в южную часть города, показали их довольно высокую дальнобойность и даже скорострельность.
- Ладрокские разработки, если вам интересно, - раздался грубоватый голос из-за спины Виргилия, остановившегося при виде этого зрелища вслед за отцом Франциском. - Говорят, что-то вроде этого разработали и осскильцы, для этих своих «Гилгеймов». - говоривший, с наполовину заросшим бородой лицом парень, словно в такт своим собственным словам покачал головой. - Провалиться бы им к чуме, драным северянам. Что на Руме, что на Шадараке вся эта северная братия — полный, извиняюсь, продукт жизнедеятельности.
Стоящий за ним, с бородой покороче и вроде бы даже расчесанной, согласно сплюнул. Отец Франциск чуть приподнял одну бровь.
- Я же распорядился, чтобы все оставались на корабле, - отчеканил он, - Что в моем приказе было неясного?
- А много чего, - первый бородач был явно склонен к пространным речам с итоговой моралью. - вот, к примеру, какого, спрашивается, кактуара нам надо сваливать из порта «при первых же выстрелах?» - уголки губ пародируемого опустились чуть ниже. Бугорок табачной жвачки бородатого перешел от одной щеки на другую, в остальном же он оставался совершенно невозмутим. - Это, вы на меня так не смотрите, сэр Хаксен решил переспросить. Ну, на всякий случай.
- То есть... вы хотите сказать, что судно все еще на месте? - сдержанно проговорил прелат-капитан, хоть и было заметно, как натянулась кожа на его лбу.
- Да нет, - досадливо махнул рукой его собеседник. - Я-то ничего не хочу вам говорить. Хотя исповедываться бы не помешало. - он проследил взглядом за тенями нескольких гигантских псов, метнувшихся с крыши одного из домов прямо в середину толпы. - но раз уж вы связались с норсетскими стрелками, то они вроде как позаботятся о вашем здоровье в любом случае. Хотите вы того, или не очень, - пережеванная жвачка полетела в сторону ближайшего аркебузира, бестолково и бузспешно возившегося с трехногой митральезы. В общем, мы с вами, а корабль уже поплыл, куда велено.
Капитан-прелат ничего не ответил. Замешкавшийся было Виргилий получил пару насмешливых взглядов от вскидывающих на руки свои винтовки стрелков.
- Не боись, брат-дворянин, - подмигнул ему тот, что постарше. - Обеты не нарушишь.
- На улицах ни одной юбки, точно тебе говорю, - в тон первому оскалился второй, - Кроме, разве что, твоей.
Громкий хохот перекрыл залп из аркебуз. Завизжали во вращении пущеные щиты подоспевших блокировщиков. Ромус все еще сопротивлялся.

- Отец Франциск, - Виргилий догнал уверенно идущего наставника и с опаской оглянулся на следующих чуть в отдалении стрелков, - Последний вопрос, если можно.
- Обеты молчания ненужным грузом в сторону... но я слушаю. - Старший священник не сбавлял шага.
- Вы сказали, что этот магистр уже мертв.
- Ставишь под сомнение? Нет, я тоже не всегда уверен в своих словах. Неуверенность в себе — худшая из добродетелей, но весьма полезна для противления гордыне. Можешь считать, что мы направляемся туда, дабы окончательно удостовериться.
- Нет-нет, я не об этом. Неужели, - молодой священник понизил голос, одернул воротник и словно счищая соринки, провел сжатой в кулак рукой по ткани подрясника с левой стороны груди, - подобных нам... так легко уничтожить?
Прелат-капитан, не поворачивая головы, горько улыбнулся. Вынув из кармана змею, безвольно провисшую в его руке, он опустил ее на то место, где камни мостовой переходили в широкий дубовый настил, и чуть подтолкнул ее вперед. Легкий, едва слышимый шепот кающегося — и развернувшаяся из колец гадюка поползла вперед, медленно набирая скорость.
- Был прецедент, - проговорил отец Франциск, выпрямляясь во весь рост. От улыбки не осталось ровным счетом ничего и шрам на его лице вновь распрямился. - Беднягу сначала зомбировали, а потом и прирезали. Чуть меньше месяца тому назад. Помнишь фон Вольфсхаузена? Твоего возраста был парень, верный слуга Храма.
Виргилий нахмурился. Змея замерла шагах в пятидесяти впереди них.
- Он же... был инициирован. Кто же, черт подери, смог с ним справиться? - слова молодого священника перекрыл грохот взрывов откуда-то с восточной стороны города, так что последнюю фразу ему пришлось почти что прокричать. Подошедшие стрелки переглянулись. Прелат-капитан взмахом руки направил их вперед, а затем сквозь зубы добавил, уже обращаясь к Виргилию:
- А вот именно тот, за кем мы и были посланы.
Змея развернулась, открыв пасть так, что стали видны опустившиеся клычки. Ее немигающий взгляд прошелся с одного кающегося на другого. Старший из них на ходу провел рукой по выбивающейся из-под тяжелых наплечников цепочке... и гадюка, опустив голову до самого настила, поползла дальше.

- Черт бы их всех подрал! - выдохнул один из стрелков, дрожащими пальцами перезаряжая свой медвежатник, невообразимую помесь осскильских «дергаров» и «далдакков». - Ну вы нас, святой отец, и завели.
Где-то совсем рядом на бреющем полете прострекотал вертолет. Ракеты на нем, по всей видимости, закончились, или его пилоты берегли их для других целей. По крайне мере, для этой, почти до основания скошенной разрывами улочки, у вертолетчиков нашлось лишь несколько густых очередей из крупнокалиберных турелей. Людские крики вперемешку с разрывами раздавались кварталах в двух-трех... Вернее, в двух-трех больших грудах оплавленных камней отсюда. Здесь же было сравнительно тихо. Все четверо норсетов вжимались спинами в остатки кирпичной стены бывшего двухэтажного жилого дома. Теперь от него оставалась едва половина первого. Змея умиротворенно свернулась у основания ступенек, когда-то идущих в подвальные помещения. Теперь же этот вход упирался в завал из кусков кирпичной кладки и обломков опорных балок.
Виргилий вопросительно посмотрел на прелата-капитана, а затем перевел взгляд на змею. Отец Франциск кивнул.
- Мы уже на месте. Осталось только туда пробраться. Он, вероятно, в подвале, - кающийся чуть закатал рукава подрясника и размял пальцы. - Ну что, дети мои. Будете помогать.
Гадюка подползла чуть ближе. Протяжный вой с соседней улицы отразился эхом от всех уцелевших стен, и погуляв по развалинам, оборвался тяжелым, дробным топотом. Быстро приближающимся.
- Вы бы это, поторопились что ли, - буркнул стрелок, стоявший ближе остальных к тому переулку, с которого на них надвигалась новая опасность. Какая именно — этот стрелок узнал первым. Выглянув из-за угла, он успел лишь коротко чертыхнуться, не в первый раз за этот день, но однозначно в последний, а затем отлететь к другой стороне улицы, нелепо раскинув руки. Смачный хруст его черепа прозвучал мгновением позже из перемазанной в незасыхающей крови пасти. Тварь тут же получила пулю в лоб, снесшую половину ее собственного черепа, а вслед за ней такие же метко направленные заряды получили еще трое выскочивших следом мосулов — товарищ загрызенного норсета по оружию использовал свою винтовку на редкость умело. Но нападение на этом вовсе не завершилось. С полдюжины монстров словно материализовались из-за соседнего угла, а еще двое с захлебывающимся в ярости рыком спрыгнули прямо с той самой стены, которая совсем недавно служила норсетам укрытием. Звякнул выхватываемый меч, и оба нападающих сверху уже четырьмя кусками опали на мостовую — и это было лишь одним движением длинного меча отца Франциска, слившимся с выскальзыванием узкого лезвия из ножен. Остальные мосулы в три прыжка достигли своих противников, закончив поледний прыжок в полете. Вырванное из ближайшего завала бревно, исходя ядовитой фиолетовой расцветки дымом, со страшной силой впечатало мосулов в мостовую, уложив их на ней одним, почти идеально ровным рядом. Перебитые хребты дополнил тягучий, плавный оттяг меча старшего кающегося, проскользивший вдоль бока бревна с шестью характерными всхрустами, засвидетельствовавшими об окончательном выравнивании обезглавленных туловищ. Ван дер Хорн встряхнул кистями, как пианист, отыгравший чересчур быстрый этюдный пассаж.
- Почин за мной, - проговорил отец Франциск, вкладывая меч обратно в ножны и переводя дух. - староват я стал для таких упражнений.
- Эт-то вы зря, - выдавил из себя уцелевший стрелок, на автомате загоняя в винтовку новую обойму. Оба монаха оглянулись на него, словно вспоминая о его присутствии. Тот сглотнул и поправился, - Зря меч свой убрали. Этих тварей здесь немеряно, сами видели.
- А мы попытаемся поскорее со всем управиться, - пояснил прелат капитан, вновь разминая пальцы. - И помолитесь Ушедшим, дабы то, что вы сейчас видели, стало самым страшным зрелищем в вашей жизни. Потому что я, - тут он глубоко вздохнул и прикрыл глаза, - совершенно в этом не уверен.
С трупов убитых мосулов начала сползать шкура, а затем и вся плоть с оголившихся за считанные секунды костей, обращаясь в иссиня-черную дымчатую субстанцию. Стрелок припал спиной к стене так, словно хотел стать ею самой. Досмотреть до конца не совсем привычное для него зрелище ускоренного разложения трупов он не смог — и дело тут было даже не в отчаянно зажмуренных глазах на его несомненно мужественном лице. Просто в тот самый момент, когда темный клубящийся туман, испускающий ароматы, присущие трехдневным мертвецам, подобрался ближе к краю подрясника отца Франциска, последнего ненадолго скрыло облако поднявшейся кирпичной пыли. Спустя несколько секунд оно развеялось, оставив посреди загроможденной новыми обломками улицы закашлявшегося прелата-капитана и Виргилия, с сосредоточенным лицом размазывающего осевшую на лице же пыль. Впрочем, число двигающихся существ на улице вновь достигло четырех. Из проема освободишейся от завалов подвальной лестницы медленно выбирался еще один... норсет.
Сквозь неожиданно наступившую тишину — относительную, конечно, и соотносимую с непрекращающимися криками и взрывами из дальних частей города, отчетливо проступил близкий стрекот сразу нескольких боевых машин Осскиля.

Шарканиш. Виргилий. Море Предела. Ночь. Вышедшая из ромусского порта «Аанита Шоорг».

Помаргивал светильник. Раскачивающаяся на прикрепленной к потолку цепочке конструкция, заключавшая в себе что-то вроде масляной лампадки, заставляла тени мерно вздыматься и опускаться по стенам каюты. По небольшому, крепленому в пол столу чуть проскользила к краю и шелестнула потрепанными страницами раскрытая книга. Виргилий приподнял веки и прикрыл ее поверх раскрытых страниц ладонью. Напротив заворочался на стуле стрелок в обмундировании ромусской стражи. Подняв на мгновение голову, он сонно и опасливо посмотрел на святого отца, после чего поспешил вернуться в исходную позицию и для пущего правдоподобия всхрапнуть.
Виргилий задумчиво оглядел аркебузу приставленного ему в помощь охранника, массивное ложе которой носило все отпечатки последней стадии дряхлости и колонизации древесной живностью, затем перевел взгляд на полузакрытые его рукой страницы. В зазоре между большим и указательным пальцами оказалась выведенная от руки запись. «И время наше на исходе, и тела уготованы червям...» Виргилий вздохнул, убрал ладонь с книги и в который раз за эту ночь отыскал посреди множества с дества знакомых строк «...ибо как древо не рождает плод, будучи отсеченным от земли...» обрывки собственных мыслей.
«...Так и душа, лишенная телесных уз...»
Молодой священник поморщился. Как можно скорее проскользнув взглядом к концу страницы, где его же собственным почерком, едва уловимо неровным, было надписано имя автора. Ожидаемо нахлынули отрывистые, но до сих пор яркие воспоминания.

Семинарская библиотека. Тускло поблескивающие в лунном свете корешки тяжелых фолиантов, рядами возвышающихся на полках в пустом и многооконном помещении. Холод каменного пола, обжигающий босые ноги. И витиеватая надпись между пыльными, десятилетиями не открываемыми застежками местами обгоревшего переплета.
«Силы детей.»
Пепел словно въелся в тисненые по пергамену руны названия.
«Запретное всегда столь притягательно.» Вкрадчивый голос тихого, вечно теребящего четки библиотекаря заставил подростка вздрогнуть и, неловко соскочив с приставной лесенки, выронить книгу. Поднять ее он не решился, так и оставшись стоять между высоких стеллажей. Сгорбленный старик, шаркая, подошел ближе.
«Давненько у нас не появлялось таких любопытных...» Он пожевал белесыми, иссушенными временем губами, подбирая определение. «...Ван дер Хорнов». Виргилий поднял глаза и, сбиваясь, начал:
«М-м-мой брат здесь ни п-п-при чем. Я в-в-всего лишь хотел...»
«Твой брат в жизни бы не зашел сюда за такими книгами. И не зайдет.» Библиотекарь, кряхтя, поднял с пола злополучный фолиант. Глухо звякнули раскрываемые застежки. «И это так же верно, как то, что он не заикается». Старик неожиданно доброжелательно улыбнулся Виргилию и убежденно покивал головой. «Вы совсем не похожи друг на друга».
С этим трудно было спорить. Между ними словно вырос новый силуют. Высокий, затянутый в складчатую монашескую мантию поверх обычного в этих стенах подрясника. Застегнутого на все пуговицы до самого подбородка, что, впрочем, совершенно не стесняло его владельца. Виргилий безнадежно опустил голову.
«Я так и знал.» Вольфганг никогда не утруждал себя излишней кротостью в общении с младшим братом. Одновременно глядя куда-то поверх головы последнего. Что, к слову, также было своеобычным. «Похвальное стремление хоть как-то заполнить пустоту между ушами. А теперь пойдем. Тебя ждут у прелата-ректора.» Он развернулся, так и не обратив внимания на притихшего библиотекаря. Виргилий виновато посмотрел на того и собрался было идти за братом, когда услышал едва различимый шепот старика.
«Книга будет стоять там же.»
Удаляющиеся мерные шаги Вольфганга, скрип передвигаемой лесенки и темные провалы червленых букв на табличке, венчающей старый массивный шкаф, уставленный сверху донизу книгами лишь одного автора.
«Блаженнейший Нортон ван дер Хорн.»

- Святой.. э-э... отец, - Виргилий открыл глаза. Посреди комнаты все еще возвышалась дымчатая фигура. Виргилий сморгнул. Стрелок на стуле напротив, уже окончательно проснувшийся, пристально на него посмотрел. - Вы, кажется, во сне разговаривали, - пояснил он.
Виргилий молча перевел взгляд на свой требник. Он был раскрыт на том же месте, только... нескольких страниц недоставало. Они были в судорожно сжатом кулаке священника. Скомканные, со смазанными от потных ладоней чернилами. Он выпустил их из руки, но разворачивать не стал. Легкий шорох, и они перекатывались уже где-то на полу. Лампу, а вслед за ней, казалось, и всю обстановку сильно качнуло вбок. Тени на секунду переместились гораздо выше прежнего, а потом рывком отправились обратно. Вжавшись в пол и единственную более-менее различимую стену с дверью.
- Ну, не только разговаривали, - смущенно кашлянул стрелок. Виргилий отрешенно покивал, перелистнул страницы назад, к пропечатанному молитвослову, но так и не начал ничего читать. Невидящими глазами он смотрел в противоположную часть каюты. С обитыми металлическими пластинами стенами, полом и потолком. Отгороженную от скудно освещенного стола толстыми и металлическими же прутьями.
В самом дальнем от освещенного пространства углу стоял темный, плохо различимый в тени продолговатый предмет.
- Я вот что понять никак не могу, - шепотом проговорил стрелок, проследив за взглядом священника. - На кой нам, спрашивается, охранять гроб? Да еще и за решетку его пихать. Э-э... Не знаете? Ну и ладно. Меньше знаем, как говорится, лучше дрыхнем... Меня, кстати, Торисмунд зовут. Руух. Еще и деда моего... - поток красноречия прервался моментально, когда Виргилий перевел свой взгляд на его источник. Мигнула лампочка. Торисмунд сглотнул, поерзал на стуле, но любопытство все-таки пересилило робость.
- Святой отец...
- Виргилий Беорн ван дер Хорн. Титулы не обязательны.
Стрелок медленно покивал головой, пару раз открыл рот, чтобы заговорить. И не удержался. Его несло.
- Отец Хорнилий дер... простите, не запомнил... ээ...
Священник смотрел уже куда-то сквозь Торисмунда и помогать ему явно не собирался. Светильник моргнул в очередной раз, немного дольше обычного задержав затененность в помещении. И тогда стрелок не выдержал.
- А у вас всегда в темноте глаза светятся?
В отличие от подвесной лампы, ядовито-желтый свет лился от радужки юного священника ровно и без перерывов.

Свечей в кабинете прелата-ректора было, наверное, столько же, сколько во всех семинарских часовнях, домовых церквях и жилых корпусах, вместе взятых. Каждый вошедший в это немаленькое помещение, могущее посоперничать с храмами средней руки и по размерам, на все время пребывания в нем совершенно терял свою тень. Свечи стояли густыми рядами на длинных столах, в стенных нишах, на ветвистых и рогатых подсвечниках, облепляли канделябры и совсем уж вычурные подвески. Не было такого места в этом кабинете, которое было бы удалено от крохотных язычков маслянистого пламени хотя бы на пару футов. Поговаривали, что все это — прятки стареющего аббата от нескольких слишком уж настырных теней. Слухи слухами, но свечи горели здесь повсюду, а тени вжимались под самые ноги своих обладателей.
Помимо всего прочего, прелат-ректор терпеть не мог, когда в его обиталище — а в углу кабинета, за прозрачной, освещенной и изнутри, и снаружи занавесью, располагались «личные покои» ректора — находилось одновременно больше двух-трех человек помимо него самого. Все переговоры с семинаристами он препоручал преподавателям и наставникам, переговоры с преподавателями и наставниками — своему заместителю, а переговоры с последним — бумаге и своему келейнику. Мало кто из обитателей торольвского аббатства святого Амадея Ослепленного, вмещавшего в свои стены и местную семинарию, мог похвастаться частыми посещениями этой комнаты. Одной из самых распространенных шуток было вполне реалистичное предположение о том, что и семинаристы, и преподаватели, и самые насельники обители попадали в кабинет ректора только дважды в жизни — при поступлении в семинарию и при отчислении из штата.
Виргилий был здесь третий раз.
Первый из них он помнил довольно смутно. Ему было шесть лет, двенадцатилетний Вольфганг стоял рядом с ним с гордо поднятой головой и говорил с ректором, длинным и костлявым стариком с чуть выкатившимися из орбит глазами, как если бы они были двумя сверстниками. Двумя безмерно гордыми сверстниками, потомками одних из самых древних норсетских родов. Если бы все было именно так, быть может, та беседа и закончилась бы хоть сколько-нибудь благополучно. Но преподобный Лентар Вламернак был человеком простым по рождению. И чрезвычайно трудным и опасным в общении. Оба брата были приняты в семинарию на полный пансион, если бы им захотелось — пожизненный. Но вместе им бывать с каждым годом становилось все труднее. Вольфганг стал доверенным келейником прелата-ректора. А на пятнадцатом году жизни — монахом.
Второй раз произошел две недели назад. Виргилий помнил его очень отчетливо. И очень желал бы забыть. Его долго и безо всякого успеха распрашивали о том, что он делал на монастырском кладбище в предшествующий беседе с ректором вечер. Что он мог им ответить? Что ему нравятся пряные затхлые запахи черных маков, рядами высаженных между могильных камней дряхлым и молчаливым библиотекарем? Что он обожает вчитываться в пропитанные горечью и надеждой творения своего анафематствованного предка, прислонившись спиной к чьему-то полураскрошившемуся надгробию. У него не было родителей. У него не было друзей. У него были лишь книги, кладбище и, почти неощутимо, брат.
Разумеется, третий раз должен был что-то прояснить в его жизни. Возможно, прояснить и то, почему однажды ночью в стены семинарии под его окном заскреблись останки тех, над могилами которых он так любил проводить все свободные минуты. Многое нашло свои ответы в этот третий вечер, встреченный Виргилием в заполоненном свечами кабинете. Из дюжины расположившихся в кабинете незнакомых людей, одного из которых все - за исключением прелата-ректора и Вольфганга - почтительно именовали «преосвященнейшим», многие впоследствии стали учителями Виргилия, а еще позже — друзьями.
А еще в эту ночь он навсегда покинул стены семинарии.
И навсегда потерял брата.

Светильник мигнул в последний раз и погас. Стрелок беспокойно заворочался. Ему хотелось сказать что-нибудь утешительное — и самому себе, и сидящему напротив священнику, совсем еще юное лицо которого минуту назад, в неровном свете затухающей лампы, казалось ужасно несчастным. Торисмунд вообще считал, и в некотором роде справедливо, что воспоминания о чем-то не особо радостном — это как раз то, что в первую очередь надо скармливать склерозу. Так и не собравшись с духом, он пробормотал что-то насчет того, что сбегает за маслом для светильника, и вышел, если не выбежал из каюты.
Веки Виргилия дрогнули — словно в ответ на стук захлопнувшейся двери посреди погрузившейся в темноту комнаты вновь проявился мутный дымчатый силуэт. Хрустнула крышка гроба. Взвизгнули выдираемые из дерева гвозди и металлические крепления. Желтоватое свечение, исходящее от глаз юного священника, словно отразилось от такого же — напротив.

- Сэр Хаксен, сэр Хаксен! - выскочивший из ведущей в трюм двери Торисмунд, истошно размахивая руками, подбежал к прислонившемуся спиной к каким-то ящикам командиру. Ничего толкового, впрочем, он сообщить не смог, переводя дыхание и пуча глаза. - Там, - наконец выдавил он, указывая куда-то за борт.
- Что такое? - раскуривая трубку, осведомился старший стрелок.
- Он, - Торисмунд, все так же обессмысленно уставившись куда-то в темноту, еле выговорил, - Ушел.
- Кто и куда? Будь добр, поподробнее, - фон Хаксен с наслаждением затянулся. - Хотя нет. Постой-ка, - он приоткрыл один глаз и спросил. - Я ведь приставил тебя охранять этот... как его... труп, кажется.
Торисмунд изготовился было что-то сказать, но затем помотал головой и, зажмурившись, опустился на колени перед рядом стоящей бочкой. Утробно пророкотали звуки интенсивной рвоты.
Фон Хаксен неопределенно повел в воздухе рукой.
- Вот такая, извиняюсь, молодежь. - Он похлопал Торисмунда по плечу. - Ничего, сынок, мы еще над тобой поработаем.
Звуки рвоты усилились.
Где-то внизу глухо грохотнуло. Хаксен было встрепенулся, когда многострадальная дверь вновь с силой распахнулась, выпустив совершенно разъяренного прелата-капитана. В несвойственной ему манере он также размахивал руками.
- Разворачиваем корабль! - прокричал он на ходу. Хлестнув полами подрясника по лицу только оторвавшегося от бочки Торисмунда, он прошагал мимо Хаксена прямо к рулевому. Тот молча его выслушал, а затем, не изменив курса, обернулся к неторопливо подошедшему командиру. Тот тяжело опустил ладонь на плечо священника. Вернее, на стальной наплечник.
- Какие проблемы, святой отец? - улыбнулся он прямо в лицо оберрнувшемуся священнику. - Что, извиняюсь...
- Мы разворачиваем корабль, - отец Франциск стряхнул руку стрелка и кивнул рулевому. - Исполняйте.
- Могу ли я узнать причины подобного решения? - становясь между матросом и прелатом-капитаном, спросил Хаксен. Тон его уже находился в переходной степени от крайней вежливости к крайней же наглости. - Понимаете ли, я ведь как-никак командир судна. Отвечаю за него. Принимаю решения.
Некоторое время они постояли молча. Уголки губ отца Франциска поползли вниз. Но он все-таки сказал.
- Он ушел. - в голосе священника сквозила злость. Причем такая, что вовсе не приличествовала его сану.
- Да вы что? - нарочито искренне удивился Хаксен. - Ведь это, конечно же, все-все-все меняет. - он глубоко вздохнул, а затем устало посмотрел на священника. - Кто ушел?
Отец Франциск молча высвободил из-под плаща рукоять своего меча. Хаксен неторопливо провел ту же операцию, выставив напоказ резные рукояти трех длинноствольных пистолетов. Однако еще один голос, уже женский, все же разрядил обстановку.
- Мы с ним очень мило побеседовали, - заметила Хелен, старательно поднимая воротник своей изящной охотничьей курточки.
Стрелок и священник синхронно обернулись в ее сторону.
- Он был очень любезен, право же, - чуть ли не промурлыкала девушка, сложив руки на груди и мечтательно воззрившись в сторону, противоположную движению пироскафа. Огней ромусских маяков не было видно уже не меньше четверти часа. - И, кстати, весьма схож с тобой во взглядах на короткостовольное оружие, Эмиль, - она хихикнула.
Хаксен схватился за пояс. Четвертая кобура была пуста. Он чертыхнулся.
- Как вы умудрились с ним разговаривать, если... - прелат-капитан запнулся. - То есть вы...
- Ясновидящая, ага, - равнодушно констатировала Хелен, легкой походкой прошествовав между ними к ограждению палубы. - Предвижу будущее кусками, читаю мысли, болтаю с духами. Скукота, - она подавила зевок.
- И все же нам необходимо вернуться, - отец Франциск вновь повернулся к старшему стрелку. - Он не мог далеко уплыть. Мы возьмем его...
- Навряд ли, - перебила Хелен. - Он очень быстро плавает.
- Не быстрее парового судна.
- А он...
- Ну-ка прекращайте! - взревел Хаксен. На его лбу запульсировала вена. Священник и ясновидящая одновременно подняли брови. - Я желаю знать, кто этот он! Все ясно?!
Хелен поморщилась.
- Это чересчур сложный вопрос, Эмиль. Я бы не взялась на него отвечать.
- Даже если мы и скажем, - нетерпеливо добавил отец Франциск, - вы навряд ли поверите. А времени у нас мало.
- Напротив, очень даже много, - поправила Хелен, улыбнувшись. - Он спустил паровой ялик.
Священник тихо ругнулся и, развернувшись, громыхнул за собой дверью в каютные отделения. Хаксен несколько раз шумно вдохнул и выдохнул.
- Теперь, может, объяснишь? - он попытался положить руку на плечо Хелен, но та увернулась.
- Ну ты и мужлан, Эмиль, - фыркнула она. - Хочешь разобраться, топай в каюту с трупом.
Хаксен ошарашенно на нее поглядел.
- То есть... труп все еще там? - он вздохнул. - Благие Ушедшие, а я уж было себе навоображал от ваших разговоров... - покачивая головой, он вразвалочку побрел к лестничной двери. На полдороге он остановился и, пристально вглядевшись в тоненький силуэт девушки-сканера, подозрительно вопросил.
- А ты, случаем, этому Ему никак не помогла?
Хелен устало облокотилась на поручни и томно выдохнула.
- Как тебе сказать. Он был такой... обходительный.

Исправил(а): mahayra, 14 ноября 2008, 20:27

--------------
Orate, fratres, pro memetipso.

Интересная темка